Проза Чехова: проблемы интерпретации

написал тут Чехов русского священника во весь рост. Доктор Чехов в письме называет

его: «глупенький о. Христофор». Вот это именно и значит

не понимать, что сам написал»

(с. 68). О «Скучной истории»: в ней Чехов,

«не сознавая того,

похоронил материализм, о котором всегда отзывался с великим уважением» (с. 88).

«Простой веры» не было у самого Чехова и по ней он

(бессознательно) тосковал» (с. 103).

Это и есть один из «китов», на котором покоится концепция Зайцева, вступающая в резкое противоречие с действительным смыслом произведений и высказываний Чехова: не следует верить тому, что говорил о своих взглядах сам писатель, он не понимал, что представляет из себя его творчество и мировоззрение на самом деле.

Другой «пункт» зайцевской интерпретации Чехова, к которому он настойчиво возвращается, таков. Чехов постоянно подчеркивал свою чуждость религии лишь из конъюнктурных соображений, подделываясь под вкусы читателей, в угоду моде. «Вера в науку, вера довольно наивная, как тогда полагалось, подменявшая наукой религию.» (с. 51). «Интеллигентный верующий вызывал в нем недоумение - такое было время» (с. 233). «Материализм доктора Чехова получил поддержку в среде, куда литературно он переместился (левая интеллигенция). Надо верить в прогресс, через двести-триста лет все будет замечательно. церковь и религию давно надо по боку, и т. д. Это путь общего потока. Он дает известность, славу» (с. 226, 227).

Но чтобы понять, сколько принципиальной твердости и смелости заключалось в неверии Чехова, достаточно

282

вспомнить, какой размах приняли в конце XIX века религиозные искания в русском обществе, в том числе среди близких Чехову писателей. Это была вторая за время творческой биографии Чехова волна метафизики и мистицизма в русской культуре (первая, на рубеже 80-90-х годов, была связана с зарождением декадентства). С. П. Дягилев, Д. С. Мережковский, В. С. Миролюбов и многие другие из числа тех, с кем Чехов общался, переписывался, предавались религиозно-философским исканиям, настойчиво пытаясь привлечь к ним Чехова. Был захвачен в это время «богоискательскими» настроениями и М. Горький: «А я еще чувствую, что люди глупы. Им нужен бог, чтобы жить было легче. А они отвергают его и смеются над теми, которые утверждают. Соловьев! Я теперь читаю его. Какой умный и тонкий! Нужен бог, Антон

Павлович, как вы думаете?» [4]. Чехов, этот, по словам Горького, «первый свободный и ничему не поклоняющийся человек, которого я видел» [5]

, сдержанно отвечал на подобные попытки и приглашения, давая понять, что ему чужды богоискательские стремления, охватившие большую часть русской интеллигенции. Отлично знакомый с учениями Л. Толстого, Вл. Соловьева, К. Леонтьева, Чехов и прежде выражал к ним свое критическое или резко отрицательное отношение. Нужно было мужество и стойкая уверенность в правоте своих принципов, чтобы в такой обстановке остаться в стороне от религиозных и мистических увлечений.

Как видим, в действительности было как раз обратное тому, что утверждает Б. Зайцев. Отказ от религиозности у Чехова был не случайным и не внешним и тем более не показным, а продуманным и убежденным.

283

Однако такими откровенно произвольными и бездоказательными утверждениями не исчерпываются доводы Б. Зайцева, как и других критиков и литературоведов на Западе, в пользу мнимой религиозности Чехова. Наиболее часто повторяется такими исследователями тезис о совпадении этических взглядов писателя с религиозной моралью.

Р. Г. Маршалл в статье «Чехов и русская православная церковь» утверждает: «Его гуманистическая философия была в большой степени мирским вариантом традиционной иудейско-христианской этики... Общность ценностей у него с духовенством была значительной» [6].

О том же раньше писал У. Г. Брэфорд, характеризовавший этические взгляды Чехова как христианские в своей основе. Они базировались, утверждал английский литературовед, на «христианском уважении к личности и любви к ближнему» [7]. Ю. Иваск: «Его писательское убеждение: не надежда на будущее, а жалость в настоящем» [8]

Б. Зайцев формулирует этот тезис особенно настойчиво и наглядно. Все лучшее в Чехове, не раз повторяет он, идет от религии. Гуманизм Чехова истолкован в книге Б. Зайцева как «служение богу в его отверженных» (с. 132). Творчество Чехова, справедливо утверждает он, «небезыдейное и неравнодушное». Но тут же оказывается, что постоянное духовное беспокойство Чехова, его идейные искания для Б. Зайцева равнозначны религиозности. Человеколюбие Чехова, его бескорыстная деятельность на благо людей - это, по Б. Зайцеву, «соединение Второй заповеди с добрым Самарянином: возлюби ближнего твоего и действенно ему отдайся» (с. 103). Вера

284

Чехова в лучшее в человеке («Дуэль», например) - это «евангельский оптимизм» (с. 118). Так перетолковано все творчество Чехова.