Проза Чехова: проблемы интерпретации

«Тапер» не раз привлекал внимание исследователей Чехова. А. И. Роскин видел в нем рассказ о не нашедшем себя таланте. «Мечтал стать композитором, а стал тапером» - результат раздумий молодого Чехова о судьбе брата Николая, о своей собственной судьбе. «Тапер» ставился в один ряд с такими рассказами, как «Конь и трепетная лань» («мечтал стать писателем, а стал репортером»)⁴. В ином тематическом ряду рассматривали

17

«Тапера» 3. С. Паперный, М. Е. Елизарова: вместе с такими рассказами, как «Хористка», «Враги», это рассказ о столкновении «маленького человека», труженика и бедняка, с «господами», «милостивыми государями», о человеке, жестоко оскорбленном хамским обращением «хозяина»⁵.

Разумеется, подобные связи реально существуют, и рассмотрение «Тапера» и других «рассказов открытия» в подобных ракурсах возможно. При этом выявляется связь с традиционными для русской литературы темами, в частности, с темой «маленького человека».

Но сказать о Чехове, что он обращается к теме «маленького человека», так же недостаточно, как сказать это о Достоевском, творчество которого столь же прочно связано с темой «маленького человека». Достоевский внес в эту традиционную тему особый, психологический аспект, сосредоточился на аномалиях в сознании или поведении «маленького человека»: бедный человек Достоевского «амбициозен» (Добролюбов), в нем зреет совершенно особого рода конфликт с миром, бунт или сумасшествие, и в таком неповторимом освещении тема «маленького человека» из ранних произведений Достоевского стала зерном его будущих великих романов.

Внимание Чехова также сосредоточено на своем, особом аспекте темы. «Маленький человек» в цикле «рассказов открытия» всегда взят в особый, специфический момент: он занят осмыслением жизни, своего положения в ней, переходит от одного набора представлений к другому и выступает, таким образом, как субъект познания.

Познает ли он жизнь умозрительно, открывая ее новые для себя стороны («Почта»), или ориентируется в ней при помощи поступка или попытки поступка («Во-

18

лодя»), осознанно проверяя свои прежние представления («Хорошие люди») или случайно натолкнувшись на «новую мысль» («Следователь»), делая из этого нравственные выводы, испытывая чувство стыда «перед невидимой правдой» («Кошмар») или забывая об этом на другой же день («Знакомый мужчина»), открываются ли при этом глаза на порядок жизни в целом («Переполох», «Житейская мелочь») или на отдельного человека («Ненастье») - везде герои заняты осознанием действительности, своего места в ней. Все это рассказы о новом видении жизни, об отказе от прежнего к ней подхода, о постижении ее подлинной сущности. Чаще всего эта сущность оказывается непосильно сложной, непонятной и враждебной человеку.

В одной и той же ситуации Чехов берет разнообразных представителей самых разных общественных групп (и их открытия имеют, разумеется, неравноценный социальный смысл). Отказ писателя от социальной, психологической и тому подобной «специализации», это уравнивание героев по отношению к одному и тому же процессу

осознания действительности, ориентирования в ней будет иметь далеко идущие последствия для конфликта в позднейших чеховских произведениях.

В «рассказах открытия» второй половины 80-х годов вырастала картина всеобщей враждебности жизни всякому человеку, его желаниям, мечтам, идеальным представлениям. Но враждебность эта имеет особое, всегда одинаковое проявление. Жизнь враждебна героям «рассказов открытия» в первую очередь потому, что непонятна. Представления любого героя о ней обнаруживают свою упрощенность, оборачиваются иллюзией. И в этой универсальности, и в особом характере столкновений с жизнью, непостижимости, непонятности жизни для всякого человека, кем бы он ни был, - качественное своеобразие той картины действительности, которая начинала складываться в произведениях Чехова.

19

Сразу следует сделать еще одну оговорку относительно открытий, к которым Чехов ведет героев своих произведений.

Иногда новое видение жизни у чеховских героев (как в этих, так и в более поздних произведениях) обозначают понятиями «прозрение», «озарение»⁶. Как типологически соотносится чеховский «рассказ открытия» с толстовской «повестью прозрения»

 

, с тургеневскими сюжетами о «нравственном озарении», «душевном сдвиге»

 

? Наглядно на этот вопрос можно ответить, привлекая материал позднего творчества Чехова, однако некоторые решающие отличия видны в раннем цикле произведений.

Толстой в повестях и романах о «прозрении» и Тургенев в произведениях о «нравственном озарении» приводят своих героев к некоторым мировоззренческим или нравственным открытиям конечного, безусловного и всеобщего характера (к «свету», к «вечным истинам»). Открытия в произведениях Чехова не завершают и не подытоживают исканий героев. Они не знаменуют собой прихода к новому философскому мировоззрению, религии, обретения новой системы нравственных критериев и т. п. Новое видение может прийти и уйти (как в «Знакомом мужчине», «Ненастье»), чаще же всего оно несет с собой не успокоение, а новое беспокойство.