Проза Чехова: проблемы интерпретации

Затем - о Саше: «... и заплакала она оттого, что Саша уже не казался ей таким новым, интеллигентным, интересным, каким был в прошлом году» (10, 216-217). Надя не только переходит к новому восприятию близких ей людей; иным ей кажется «всё», то есть вообще жизнь, какую она вела в доме бабули. Вот эти «оказалось» в соотношении с «казалось»:

«Трещал огонек в лампадке, и все, казалось, было тихо, благополучно».

«И почему-то казалось, что так теперь будет всю жизнь, без перемены, без конца!» «Так бывает, когда среди легкой, беззаботной жизни вдруг нагрянет ночью полиция, сделает с

«Теперь уже для нее ясно было, что она уедет непременно...» «Она ясно сознавала, что жизнь е

Это та же ситуация открытия, перехода героя от «казалось» к «оказалось», которая впервые разработана в цикле рассказов середины 80-х годов. Она станет одной из самых устойчивых чеховских тем и ситуаций, хотя и приобретет в произведениях,

подобных «Невесте», новые функции, уже не будет завершать сюжет и за ней будет следовать, как увидим, развязка иного типа.

«Рассказы открытия» количественно занимают сравнительно небольшое место среди рассказов, написанных Чеховым в 1885-1887 годах: десяток с небольшим на более чем 300 произведений, созданных после окончания университета и до выхода «Степи». Картинки нравов, зарисовки характеров, психологические и социальные этюды - все вместе они составляют чрезвычайно

23

пеструю картину жизни России в 80-е годы. Но мы выделяем эту, относительно небольшую, группу рассказов из основной массы чеховских произведений. Ибо «рассказы открытия позволяют нагляднее показать, что творчество писателя уже в середине 80-х годов предстает внутренне единым и концептуальным.

«Рассказ открытия» строился как опровержение упрощенного представления героя о жизни, как спор с банальным - доктринерским или прекраснодушным - ее истолкованием. Большинство же рассказов 1885- 1887 годов («сценки», «летучие заметки», «субботники»), не включая в себя формально этот момент опровержения, противопоставления, развенчания иллюзии, уже по самой своей тематике, характеру сюжетов, принципам изображения человека являлись вызовом литературным шаблонам, спором с общепринятыми взглядами на задачи художественной литературы при изображении действительности. Уже в годы накануне «Степи» в произведениях Чехова даются такие формы художественного видения и изображения действительности, которые стали открытием в масштабах всей русской литературы.

Ситуация открытия, перехода от «казалось» к «оказалось», с рассмотрения которой мы начали эту главу, - частное, хотя и весьма характерное проявление более широкой закономерности. Или, как говорил Чехов по другому поводу, «гвоздь из большого сапога, деталь». Она связана, как мы постараемся показать в дальнейшем, с одной из главных координат чеховского мира. В «рассказах открытия» осознание человеком жизни, его ориентация в окружающем мире - самостоятельный и главный объект изображения. И эта сфера действительности, угол зрения на нее станут определяющими в дальнейшем творчестве писателя.

Назовем этот угол зрения на действительность гносеологическим. Ибо в «рассказах открытия» наметился такой подход к изображению жизни, при котором

24

основной интерес автора сосредоточен не столько на явлениях самих по себе, сколько на представлениях о них, на возможности разных представлений об одних и тех же явлениях, на путях формирования этих представлений, на природе иллюзии, заблуждения, ложного мнения.

Литература и до и после Чехова знала подобный гносеологический аспект изображения людей, их мнений и представлений.

Мы читаем в «Войне и мире» Л. Толстого: «Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и он сам врал, рассказывая; во-вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем изображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского» (II, 56)¹. Внимание автора и героя здесь направлено не на суть событий, происшедших в сражении при Салтановской плотине, а на проблему возможности или невозможности истинного представления и рассказа об этих событиях.

Сходный эпизод есть в «Крейцеровой сонате». Автор присутствует в вагоне поезда при споре о семье, который ведет некая дама со стариком купцом. Автор делает ремарки к высказываниям дамы: «... продолжала она, по привычке многих дам отвечая не на слова своего собеседника, а на те слова, которые она думала, что он скажет. говорила она, обращая речь ко мне и к адвокату, но менее всего к старику, с которым говорила. все торопилась дама высказывать свои суждения, которые, вероятно, ей казались очень новыми» и т. п. Все эти ремарки обращают наше внимание не только на суть позиции участницы спора, а на обусловленность, относительность высказываемых ею мнений.

25