Проза Чехова: проблемы интерпретации

Мы хотим показать, что несомненна и закономерность для Чехова повести, содержащей подобный вывод, и художественная продуманность выражения авторской позиции, не сводимой ни к позиции героя, ни к точке зрения повествователя.

Два месяца потратил Чехов на работу над «Огнями», больше, чем на создание «Степи». Повесть экспериментальна, в ее построении ощущается подчеркнутая заданность, но и в ней автор ведет читателя к выводам как художник. Неверно рассматривать «Огни» как своего рода иллюстрацию (история Кисочки) с моралью, рассказ a these; повесть отнюдь не столь басенно-проста по своему построению.

Действительно, с иллюстративной целью рассказывает свою историю Ананьев («Прекраснейший урок! Ах, какой урок!»). Но вставная новелла - лишь часть сложного художественного построения. И беспорядочность спора включена в художественную упорядочен-

31

ность произведения. Конечный вывод вытекает из взаимодействия героя вставной новеллы, корректирующих замечаний повествования и все организующих художественных приемов автора.

Впоследствии Чехов не раз будет ставить в центр произведения споры между героями: так будет в «Дуэли», в «Трех годах», в «Доме с мезонином», в «Моей жизни», а затем почти в каждой пьесе. Но есть в «Огнях» особенность, которая выделяет повесть из этого родственного ряда. Впервые в творчестве Чехова в рассказ о неправильно поставленных вопросах и неверно выносимых суждениях вводится аспект времени. Учет времени как существенного фактора человеческих представлений о жизни и составляет своеобразие «Огней»; вывод «ничего не разберешь.» сделан после анализа различных временных мерок, прилагаемых к жизни.

В повести сталкиваются две моральные позиции - человека средних лет инженера Ананьева и молодого студента фон Штенберга.

Для Штенберга (как и для Ананьева, когда ему было столько лет, сколько сейчас его

молодому оппоненту) время ассоциируется с вечностью. Бесконечные огни вдоль насыпи наводят Штенберга на размышления о том, что было тысячи лет назад, об амалекитянах и филистимлянах, и о том, что через две тысячи лет от железнодорожной насыпи и от всех, кто ее строит, «не останется и пыли» (7, 107). С точки зрения этой концепции, мораль сегодняшнего дня кажется весьма условной и относительной, любые безнравственные поступки если и не оправданны, то, во всяком случае, не заслуживают строгого осуждения.

Пессимизм ведет к безнравственности, а порождается он особым взглядом на время и судьбы. Ананьев, рассуждавший подобным образом в молодости, сошелся с Кисочкой и бросил ее, а Штенбергу, который сейчас проходит тот же жизненный этап, через который прошел

32

в свое время Ананьев, его «высокопробные мысли» не мешают совершать «донжуанские набеги» в соседнюю Вуколовку.

Иного отсчета времени придерживается сейчас Ананьев. В прошлом году, говорит он, на месте стройки была «голая степь», теперь строительство дороги принесло с собой «жизнь, цивилизацию», а после, «лет этак через сто или двести, добрые люди настроят здесь фабрик, школ, больниц и - закипит машина!» (7, 106). Пока есть силы, до старости, утверждает Ананьев, надо совершать практические поступки и думать об их нравственности или безнравственности («ломать головы, изобретать, возвышаться над шаблоном, жалеть рабочих, красть или не красть», работать для прогресса науки, искусства, не «считать «вздором, нелепостью» творения Шекспира и Дарвина только потому, что и гении смертны, не пожимать плечами в ответ на проклятые вопросы - и т.д. и т.д.). Иными словами - соизмерять нравственность с продолжительностью человеческой жизни и с обозримыми отрезками времени.

К такой концепции Ананьев пришел в поезде, в ночь бегства от Кисочки: «Я уже ясно сознавал, что мною совершено зло, равносильное убийству, совесть погнала меня назад в N., и я, не мудрствуя лукаво, покаялся перед Кисочкой, вымолил у нее, как мальчишка, прощение и поплакал вместе с ней.» (7, 134, 136). С этого открытия, как он считает, у него началось «нормальное мышление».

К каким выводам ведет читателя автор, сталкивая эти две логики, два отсчета времени, две морали? Или: какие авторские приемы должен почувствовать читатель, чтобы прийти выводам, адекватным авторскому замыслу?

Речь Ананьева убедительна, его образ мыслей привлекателен, он свою логику и свое право на поучения выстрадал. И обычно, в иных художественных системах,

33

этого бывает достаточно, чтобы читатель увидел в подобной характеристике указание на согласие автора героем. Так не следует ли решить, что действительны: итог повести - выводы Ананьева, основанные на его жизненном опыте? Разумеется, соблазнительно видеть выразителя позиции автора в этом проповеднике идеи прогресса и практического добра. Некоторые исследователи поддались искушению именно такой интерпретации.

Но Чехов писал не ради утверждения «элементарной нравственной истины», от элементарных истин он вообще отталкивался, чтобы вскрыть сложность того, что всем кажется простым или очевидным.