Проза Чехова: проблемы интерпретации

ное, ананьевское). И студент, и инженер наутро погружены в будничные дела, уже не думают о ночном споре. А читатель должен задуматься о том, как, скажем, пес Азорка или мужик, мыкающийся с котлами «по линии», может быть связан с историей Кисочки? Это важно, на это прямо указывается в тексте. Рассказчик «в последний раз взглянул на студента и Ананьева, на истеричную собаку с мутными, точно пьяными, глазами, на рабочих, мелькавших в утреннем тумане, на насыпь, на лошаденку, вытягивающую шею, и подумал: «Ничего не разберешь на этом свете!» (7, 140).

Вот что, оказывается, порождает конечный вывод повествователя: трудность найти сколько-нибудь разумное объяснение связи любого единичного явления, конечного фрагмента жизни с бесконечным разнообразием мира¹.

И еще один, последний в повести взгляд на мир - и опять с точки зрения вечности: «Я думал, а выжженная солнцем равнина, громадное небо, темневший вдали дубовый лес и туманная даль

как будто говорили мне: «Да, ничего не поймешь на этом свете!» Далекие и необъятные пространства, выступающие в этой фразе, связаны именно с концепцией вечности, Штенберговой концепцией, и это также выглядит как аргумент против безоговорочного приятия концепции Ананьева, его системы доказательств, выводимых лишь из одного временного масштаба.

Да и не так уж последовательно однозначен был сам Ананьев накануне в споре. И он, уже всласть нафилософствовавшись, говорит, что огни напоминают ему человеческие мысли. «Знаете, мысли каждого отдельного человека тоже вот таким образом разбросаны в беспо-

37

рядке, тянутся куда-то к цели по одной линии, среди потемок, и, ничего не осветив, не прояснив ночи, исчезают где-то - далеко за старостью.» (7, 138).

А это уже близко к конечному выводу повествователя, который, таким образом, черпает пищу для своих заключений и в том, что каждый из изображенных им спорщиков может, сам того не замечая, начать рассуждать, как его оппонент. И это станет постоянной особенностью всех споров героев у Чехова, вплоть до его последних пьес.

Наконец, итоговый вывод повествователя «ничего не разберешь.» получает подкрепление еще и в том, что вся повесть буквально пронизана чисто художественной игрой многими и различными аспектами времени. Самые различные временные масштабы на равных выступают в повести, соседствуют, пересекаясь, но не исключая один другой. И это - довод уже непосредственно автора (не персонажа и не повествователя).

Таких временных уровней в «Огнях» не менее десятка.

Время - вечность, измеряемое тысячелетиями, поглощающее не только отдельные творения рук человеческих, но и целые народы («амалекитян и филистимлян», о которых говорит Штенберг).

Время, связанное с идеей прогресса, соизмеряемое с жизнью и делами отдельных людей и отдельных поколений (реалии этого аспекта времени - «цивилизация», строящаяся железная дорога, потом фабрики, школы, больницы, о которых говорит Ананьев).

Время отдельной человеческой жизни (так, Ананьев во время романа с Кисочкой был молод, теперь он «уже начал, как Отелло, опускаться в долину преклонных лет»; у него, в свою очередь, дети, которые растут, старятся и т. д.).

Время будничности, повседневности (Ананьев, сообщается нам, каждую ночь храпит; мужик уже который день возит котлы «по линии» и не найдет, кому их сдать;

38

профилософствовав ночью, студент и инженер наутро погружаются в самые будничные заботы).

Время, определяющее тот или иной психологический процесс (сошелся с Кисочкой, бежал, заговорила совесть, промаялся две ночи и «уже ясно сознавал, что ...»).

Время того или иного события (Кисочка плакала, потом «в какие-нибудь три четверти часа сделалась любовницей», «побыла Кисочка у меня в номере часа полтора, а уж чувствовала себя в нем как дома» и т. д.).

Упоминается еще о времени в значении исторического периода («тогда, в конце семидесятых годов. и потом, в начале восьмидесятых.»)², той или иной полосы в частной судьбе («был я в Петербурге, теперь сижу здесь в бараке, отсюда осенью уеду опять в Петербург, потом весной опять сюда. Какой из всего этого выйдет толк, я не знаю, да и никто не знает»); о времени, осознаваемом как пора такого-то поколения.

При этом каждый из временных уровней представлен своим прошлым, настоящим и будущим. Так, время-вечность о прошлом напоминает гибелью «ветхозаветных народов», о будущем - надписью на кладбищенских воротах: «Грядет час, в онь же.». Ананьев, склонный к позитивной концепции времени, «любил хорошо поесть, выпить и похвалить прошлое»; в настоящем его жизненная программа такова: «У кого жена да пара ребят, тому не до спанья. Теперь корми и одевай, да на будущее припасай»; о его взглядах на будущее говорит и весь его облик: «Я сыт, здоров, доволен собой, а придет время, и вы, молодые люди, будете тоже сыты, здоровы и довольны собой.» И т. д., и т.д. Количество временных комбинаций, предстающих в «Огнях», таким образом, чрезвычайно велико.

39

Отнюдь не во всех произведениях Чехова аспект времени столь же существен, как в