Проза Чехова: проблемы интерпретации

Речь Ананьева - это своего рода проповедь, обращенная не только к одному конкретному слушателю, а к молодым людям вообще. О возможностях проповедничества Чехов не раз писал в конце 80-х годов (видимо, имея в виду опыт, с одной стороны, сильно привлекавшего его внимание таганрогского протоиерея В.А. Бандакова и, с другой - проповедовавшего всей России Льва Толстого).

Проповедь самых прекрасных истин, увы, либо бессильна, либо ведет к самым неожиданным для проповедующего последствиям - над этой печальной закономерностью Чехов размышлял в рассказах «Без заглавия», «Припадок». Мотив бессилия, а потому практической бесполезности проповеди отчетливо звучит и в «Огнях».

Ананьев доказывает студенту, что тот «мыслит неподобающим образом» (как это доказывал старик-настоятель монахам, а студент Васильев - своим приятелям). Студент же слушает «без интереса», усмехается, а в конце поучительной, как рассчитывает Ананьев, истории о Кисочке заявляет: «Все это ничего не доказывает и не объясняет. >Надо быть очень наивным, чтобы верить и придавать решающее значение человеческой речи и логике. Словами можно доказать и опровергнуть все, что угодно» (7, 137-138).

34

Ананьев делает из своей историй и из своего открытия универсальные, общеобязательные, как ему кажется, выводы, видит в ней «прекраснейший урок» для всякого молодого человека. Но на первого же конкретного молодого человека проповедь не оказывает ожидаемого воздействия. Слушатель говорит о неприложимости услышанной истории и выводов из нее к своей жизни с ее конкретными проблемами, диктующими определенный образ мыслей.

Итак, первый итог спора: невозможно прийти к единым и общезначимым выводам из одних и тех же фактов. Может быть, такого рода позиция является результатом личных отрицательных качеств студента (несколько раз упоминается о выражении «душевного затишья и мозговой лени» на его лице)? Разумеется, в таком случае задача читателя, истолкователя рассказа упрощалась бы: распределение авторских симпатий и антипатий обнаруживалось бы традиционно-недвусмысленно. Некоторые интерпретаторы склонны строить толкование «Огней» на различии и неравенстве личных достоинств изображаемых персонажей.

«Уравновешивание плюсов и минусов» (П 3, 19) - этот прием в полной мере использован Чеховым в «Огнях», и плюсы и минусы «уравновешены» в каждом из героев, конечно, по-разному. Но Чехов не делает эти различия основой для окончательной оценки позиций героев.

Видимо, есть какие-то существенные причины того, что, с одной стороны, «словами можно доказать что угодно», а с другой - самые поучительные примеры и наставления не могут повлиять на дела людские. Штенберг, сообщается нам, проходит сейчас через тот жизненный этап, со свойственными ему мерками и образом мыслей, через который в свое время прошел и Ананьев. Так значит, может быть, все дело в том, что разное ощущение времени и вследствие этого разные критерии

35

морали, разный опыт и разный жизненный тонус - всегда удел разных поколений и перед этими естественными преградами, действительно, бессильны всякие словесные убеждения? Как и в других произведениях конца 80-х годов, здесь Чехов указывает на естественные, природные причины существования разных правд, взглядов, мнений.

Не только об отсутствии единой точки зрения у двух участников спора идет речь в повести. Может быть, наиболее интересен ход мыслей третьего героя «Огней» - рассказчика, присутствующего при споре. Ведь это он в конце концов приходит к «ничего не разберешь.». Позиция повествователя (о нем читателю известно, что он врач и литератор) не безразлична к спору, безучастность этого третьего собеседника обманчива. Заставив читателей проникнуться симпатиями к Ананьеву, он вместе с тем в начале и в конце повести взглянул на мир так же, как глядел его оппонент, Штенберг, - с точки зрения вечности.

В начале рассказа, при описании своих первых впечатлений от ночной степи, повествователь говорит об «исключительной обстановке», напоминающей ему «о временах хаоса», огни в ночи кажутся ему намеком на «какую-то важную тайну» (7, 106). И когда вслед за этим Ананьев, восхищаясь насыпью, «которая стоит миллионы», говорит о цивилизующей роли железной дороги, такие мерки свершающегося выглядят явно мельче. В конце повести выступают новые факторы, о которых, как это станет обычным при изображениях споров в чеховских произведениях, спорщики не думают, упускают их из виду - повествователь же напоминает, указывает на них как на то, что следует принимать в расчет, что должно быть связано и объяснено. «Многое было сказано ночью, но я не увозил с собой ни одного решенного вопроса» (7, 140). В памяти рассказчика остаются только огни (то есть вечное, Штенбергово) и образ Кисочки (времен-

36