Читаем Проза Чехова: проблемы интерпретации полностью

И. Проза

Чехова, с. 156-167; Соболевская Н. Н.

Типологические особенности поэтической системы чеховских повестей и рассказов 1888-1895 гг. (автореф. канд. дисс.). М., 1974.

О природе комического у Чехова

Но был ли интерес к гносеологической теме, к способам и формам «ориентирования» в жизни характерен только для тех произведений Чехова, в которых он, по его словам, писал «про умное», только для проблемных вещей типа «Огней», а до этого - «рассказов открытия»? Насколько обострение этого интереса во второй половине 80-х годов было естественным, насколько оно отвечало внутренним тенденциям творчества Чехова?

Можно сказать, что интерес этот в скрытой форме был в чеховском художественном мире изначально. В значительной степени им определяется специфика чеховского юмора - главной стихии первых лет творчества, не ушедшей из него до самых последних произведений.

В чеховском мире эффект комического возникает чаще всего уже из простого сопоставления, столкновения, наложения одного на другое, рядоположения таких

явлений, которые относятся к разным, несовместимым ря- 45

дам. Что это за столкновения? И какие явления сталкиваются?

Да все те же - разные представления о мире. Представления индивидуальные и коллективные; выраженные в словах, жестах, поступках, зафиксированные в социальной иерархии, отраженные в системах понятий; правил, мнений, оценок, в тех или иных речевых манерах, словесных способах выражения чувств и мыслей; закрепленные в продуктах культуры, в частности, в литературных и риторических жанрах.

Когда разное, несовместимое сталкивается, оказывается рядом - высекается искра смешного. А в многолюдном, густонаселенном и пестром мире Чехова-юмориста таких столкновений не может не быть.

Чем руководствуется герой чеховской юмористики, пытаясь ориентироваться в жизни, которая его окружает? Прежде всего узаконенными, общепринятыми ее «регуляторами», теми или иными готовыми формами, условными знаками. Чин или звание, обряд или ритуал, общей мнение или заведенный порядок, набор речевых манер или излюбленный театральный или гастрономический репертуар, каноны массовой литературы или газетные приговоры. Из множества этих готовых знаковых систем (в широком смысле слова), вобравших в себя социальные попытки регулирования живой действительности, черпают чеховские герои ориентиры своего поведения, добровольно или вынужденно регламентируют свою жизнь. У каждого из сотен чеховских персонажей своя система - правильная или неправильная, стройная или бессвязная, осознанная или автоматическая - доступных ему знаков, выдающая его принадлежность к определенному социуму, сословной, возрастной, профессиональной и т. п. группе. И Чехов великолепно чувствует эту множественность систем представлений, навязанных человеку его положением и как-то им усвоенных и переработанных.

46

Пестрота мира в ранних чеховских произведениях - это понятая и запечатленная писателем пестрота различных видов осознания мира и ориентации в нем.

Поначалу эти пестрота, разнобой кажутся смешными и самому автору. Со временем авторское отношение будет меняться, но интерес Чехова-художника изначально и до конца сосредоточен на одном и том же круге явлений.

«На деревню дедушке» - за этим стоит своя система ориентации в мире; в этой системе только два географических понятия: Москва и деревня с дедушкой Константином Макарычем («Ванька»).

Это очевидно с точки зрения Ваньки Жукова, но абсурдно с точки зрения почтовых служащих. Их мир поделен по иным знаковым рубрикам. Отвечая на вопрос о притоках Ганга, экзаменуемый почтовый чиновник «плавает»: «Ганг, это которая река в Индии текет... река эта текет в океан», и окончательно запутывается; про Ганг ведь ничего нет в почтовых справочниках. Зато на вопрос о Житомире он выпаливает без запинки: «Тракт 18, место121!» («Экзамен на чин»).

Для собаки Каштанки все человечество делится на хозяев и заказчиков. А у ее хозяина своя вселенная, в которой свои полюсы и масштабы: «Ты супротив человека все равно что плотник супротив столяра» («Каштанка»).

Теплый юмор рассказов Чехову о детях («Гриша», «Детвора», «Событие», «Мальчики», «Беглец») основан на том же: в детском восприятии и мышлении примелькавшиеся вещи и поступки соотнесены с неожиданней шкалой мерок и ценностей; мир как бы увиден заново, то, что привычно и узаконено во взрослом мире, обнаруживает свою

относительность: «Мама похожа на куклу, а кошка на папину шубу, только у шубы нет глаз и хвоста. Папа - личность в высшей степени загадочная! Няня и мама понятны: они одевают Гришу, кормят и

47

укладывают его спать, но для чего существует папа - неизвестно. Есть еще другая загадочная личность - это тетя, которая подарила Грише барабан. Она то появляется, то исчезает. Куда она исчезает? Гриша не раз заглядывал под кровать, за сундук и под диван, нотам ее не было.» («Гриша»).

Перейти на страницу:

Похожие книги

По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир»
По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир»

Книга Н. Долининой «По страницам "Войны и мира"» продолжает ряд работ того же автора «Прочитаем "Онегина" вместе», «Печорин и наше время», «Предисловие к Достоевскому», написанных в манере размышления вместе с читателем. Эпопея Толстого и сегодня для нас книга не только об исторических событиях прошлого. Роман великого писателя остро современен, с его страниц встают проблемы мужества, честности, патриотизма, любви, верности – вопросы, которые каждый решает для себя точно так же, как и двести лет назад. Об этих нравственных проблемах, о том, как мы разрешаем их сегодня, идёт речь в книге «По страницам "Войны и мира"».В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Наталья Григорьевна Долинина

Литературоведение / Учебная и научная литература / Образование и наука
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1

«Архипелаг ГУЛАГ», Библия, «Тысяча и одна ночь», «Над пропастью во ржи», «Горе от ума», «Конек-Горбунок»… На первый взгляд, эти книги ничто не объединяет. Однако у них общая судьба — быть под запретом. История мировой литературы знает множество примеров табуированных произведений, признанных по тем или иным причинам «опасными для общества». Печально, что даже в 21 веке эта проблема не перестает быть актуальной. «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, приговоренного в 1989 году к смертной казни духовным лидером Ирана, до сих пор не печатаются в большинстве стран, а автор вынужден скрываться от преследования в Британии. Пока существует нетерпимость к свободному выражению мыслей, цензура будет и дальше уничтожать шедевры литературного искусства.Этот сборник содержит истории о 100 книгах, запрещенных или подвергшихся цензуре по политическим, религиозным, сексуальным или социальным мотивам. Судьба каждой такой книги поистине трагична. Их не разрешали печатать, сокращали, проклинали в церквях, сжигали, убирали с библиотечных полок и магазинных прилавков. На авторов подавали в суд, высылали из страны, их оскорбляли, унижали, притесняли. Многие из них были казнены.В разное время запрету подвергались величайшие литературные произведения. Среди них: «Страдания юного Вертера» Гете, «Доктор Живаго» Пастернака, «Цветы зла» Бодлера, «Улисс» Джойса, «Госпожа Бовари» Флобера, «Демон» Лермонтова и другие. Известно, что русская литература пострадала, главным образом, от политической цензуры, которая успешно действовала как во времена царской России, так и во времена Советского Союза.Истории запрещенных книг ясно показывают, что свобода слова существует пока только на бумаге, а не в умах, и человеку еще долго предстоит учиться уважать мнение и мысли других людей.

Алексей Евстратов , Дон Б. Соува , Маргарет Балд , Николай Дж Каролидес , Николай Дж. Каролидес

Культурология / История / Литературоведение / Образование и наука