Проза Чехова: проблемы интерпретации

Смешно, когда носитель какой-то одной системы представлений не в силах освоить никакую иную. Так происходит с чиновником Мердяевым, которого начальник заставляет книги читать и для начала дает «Графа Монте-Кристо». Мердяев, всю жизнь проживший в кругу совсем других понятий, как ни тужится, не в силах одолеть того, что кому-то кажется легким чтением. «Четыре раза уж начинал, - сказал он, - но ничего не разберу. Какие-то иностранцы.» («Чтение»).

Противоположная этой ситуация - когда один и тот же герой оперирует несколькими системами представлений и оценок - для Чехова также богатый источник комического.

Есть на этом свете черти или нет? «Как бы тебе, братец, сказать? - ответил фельдшер и пожал одним плечом. - Ежели рассуждать по науке, то, конечно, чертей нету, потому что это предрассудок, а ежели рассуждать попросту, как вот мы сейчас с тобой, то черти есть, короче говоря.» («Воры»).

То же в «Хамелеоне»: если собака бродячая, она и ее хозяин попадают под кару закона: «Я покажу вам, как собак распускать! Пора обратить внимание на подобных господ, не желающих подчиняться постановлениям! Как оштрафуют его, мерзавца, так он узнает у меня, что значит собака и прочий бродячий скот!»; но если собака генеральская, строгий

блюститель постановлений тут же меняет окраску, переходя на благодушную, предельно неформальную систему оценок происшедшего.

На смешении различных знаковых систем «построен юмор многих произведений Чехова - ведет ли такое

48

смешение к полной гармоний, как в рассказе о чиновниках, подставлявших под карточные масти и фигуры фотографии чиновных особ («Винт»), или к диссонансу, каким прозвучал поток военно-морской терминологии отставного капитана Ревунова-Караулова на мещанской свадьбе («Свадьба с генералом»).

Смешно и то, когда человек силится показать непринужденное владение явно не до конца или превратно освоенной им знаковой системой. Сюда относятся все ситуации, в которых чеховские герои «хочут свою образованность показать и говорят о непонятном». Так, в речи обер-кондуктора Стычкина («Хороший конец») мещанская рассудительность «положительного человека» соединяется с подобными претензиями, в ней то и дело обессмысливаются и деформируются обороты книжной речи, возвышенной манеры вести разговор: «Я человек образованного класса, при деньгах, но ежели взглянуть на меня с точки зрения, то кто я? Бобыль, все равно как какой-нибудь ксендз. А потому я весьма желал бы сочетаться узами игуменея, то есть вступить в законный брак с какой-нибудь достойной особой».

Некстати приводимые цитаты, не к месту ввернутые ученые термины или возвышенные обороты, неправильно употребленные иностранные слова, ничего не доказывающие доказательства, как никто другой, Чехов-юморист, начиная еще с «Письма к ученому соседу», подмечал и извлекал комический эффект из этих несуразностей мышления и

поведения.

Герои Чехова-юмориста живут в строго регламентированном мире, где любое действие должно умещаться в ячейку той или иной знаковой системы: табеля, расписания, правил и т. д. Маленькому человечку, центральному персонажу произведений Чехова-юмориста, это кажется незыблемой основой мира, и если какая-то знаковая система рушится, будь то упразднение чинов или реформа орфографии, это для него равносильно жизнен-

49

ной катастрофе: «Ежели я теперь не прапорщик, то кто же я такой? Никто? Нуль?» («Упразднили»). Или: «Грот доказывает еще ту теорию,- бормотал педагог,- что ворота не среднего рода, а мужеского. Гм... Значит, писать нужно не красныя ворота, а красные. Ну, это он пусть оближется! Скорей в отставку подам, чем изменю насчет ворот свои убеждения» («В Париж!»). И наоборот: прилепиться к какой-нибудь системе ориентиров, общих представлений равносильно обретению счастья, смысла жизни. Чахнет Оленька Племянникова («Душечка»), когда ей не за кем повторять мнения, и, наоборот, расцветает, когда может сориентироваться в мире сообразно кругу понятий каждого из своих очередных возлюбленных, будь то антрепренер, лесоторговец, ветеринар или маленький гимназист (именно в этом мотиве поздний шедевр Чехова сближается с его ранней юмористикой) .

Герои раннего Чехова нередко становятся в тупик, пытаясь осмыслить и оценить определенные явления жизни.

«- Куда же я его запишу? Ежели, скажем, помер, то за упокой, коли жив, то о здравии. Пойми вот вашего брата!

- Гм!.. Ты, родименький, его на обе записочки запиши, а там видно будет. Да ему все равно, как его ни записывай: непутящий человек. пропащий.»

Попытка дьячка Отлукавина втиснуть в знаковую систему, знающую лишь дихотомическое деление (или «о здравии», или «за упокой»), непредусмотренную сложность жизни кончается в рассказе «Канитель» неудачей. Но пока это смешно, хотя впоследствии герои «Соседей», «Страха», «Рассказа неизвестного человека», «Трех сестер» будут страдать от отчаяния в своих попытках понять что-либо на этом свете, то есть отнести то или иное событие, явление к какой-либо разумной категории.

50