Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги

Обратимся к портрету Фисуна. Перед нами словно оживший Башмачкин. Мировоззренческая установка Гоголя приводит к полной деструкции личности персонажа как психологически, так и социально детерминированного характера, что связано с ощущением непрочности его положения и места в мире и природе. Это непрочность не политическая или социальная, а онтологическая. «Лик есть проявленность именно онтологии. В Библии образ Божий различается от Божьего подобия, и церковное предание давно разъяснило, что под первым должно разуметь нечто актуальное – онтологический дар Божий, духовную основу каждого человека как такового, тогда как под вторым – потенцию, способность духовного совершенства, силу оформить эмпирическую личность, во всем ее составе, образом Божиим, то есть возможность образ Божий, сокровенное достояние наше, воплотить в жизни, в личности, и т. о. явить его в лице. Тогда лицо получает четкость своего духовного строения»[398]. Религиозное совершенство – проявленность лица, приближение к лику. Отсутствие лица, таким образом, становится изобразительным знаком, свидетельствующим о погруженности человека в пространство небытия. Концепция человека в творчестве Гоголя была связана с процессом разрушения личности, смещением ценностных ориентаций человека в мире: «Жизнь нужно показать человеку, – жизнь, взятую под углом ее нынешних запутанностей, а не прежних, – жизнь, оглянутую неповерхностным взглядом светского человека, но взвешенную и оцененную таким оценщиком, который взглянул на нее высшим взглядом христианина»[399].

Бунина в художественном мире Гоголя привлекает, вероятно, размышление о бессмысленности, автоматичности, мертвенности существования человека, где «малость» его определяется не социальным низким статусом, а неспособностью преодолеть свою духовную ущербность. Общность двух персонажей обнаруживается уже в портретных характеристиках: Фисун «был очень мал ростом», Акакий Акакиевич «низенького росту», один подслеповат, другой глуховат, старческое и болезненное подчеркнуто в описаниях лиц: Башмачкин «с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица, что называется геморроидальным» и Фисун «тряс от старости головой, голос имел могильный, рот впалый, и ничего, кроме великой усталости и тупой тоски, не выражали его выцветшие глаза». Характерен «престранный костюм» Фисуна: «длинный базарный пиджак из чего-то серого» (аллюзия на шинель) и «громадные солдатские сапоги», отсылающие нас к Башмачкину «все совершенно Башмачкины ходили в сапогах». Бунин устанавливает не только внешнее сходство, но и своеобразное родство двух персонажей: «И отец, и дед, и даже шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах» – и Фисун носил «громадные солдатские сапоги, в прямые и широкие голенища которых выше колен уходили его тонкие, на ходу качавшиеся ножки». Нелепость и вместе с тем какая-то пронзительная детская незащищенность в этой последней детали, как и в гоголевском тексте: «Воротничок на нем был узенький низенький, так, что шея его, несмотря на то, что была длинна, выходя из воротника, казалась необыкновенно длинною, как у тех гипсовых котенков, болтающих головами, которых носят на головах целыми десятками русские иностранцы» (6, 112).

Мертвенность Башмачкина у Гоголя очевидна с момента рождения. Мать Акакия Акакиевича упоминается как «покойница матушка», «покойница подумала», «проговорила старуха», «сказала старуха», она же «родильница». В таком ряду процесс появления на свет младенца кажется даже зловещим, перед нами мертворожденная готовая форма «так и родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове» (6, 110). Мертвый мир Фисуна уподоблен, о чем уже упоминалось, автором миру Харона – перевозчику душ умерших в подземное царство мертвых (потому и путешествует он туда, где «смертная архивная сень, грудами пыльного и уже ни одной живой душе не нужного хлам»). И тот и другой живут в параллельном мире, однако по-своему даже как будто гармоничном. Мир «маленького человека» у Гоголя замкнут, но мир букв кажется ему наполненным жизнью, живым, а другого он не замечает. Если попробовать посмотреть на этот мир изнутри, то этот мир совершенен: «Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно – нет, он служил с любовью» (6, 1 1 1). Акакия Акакиевича отличала «мирная жизнь человека, который с четырьмястами жалованья умел быть довольным своим жребием» (6, 113). Таков и Фисун: «сам-то не находил в своей судьбе ровно ничего ужасного», «получал тринадцать с полтиной и даже терялся, не зная, куда девать такую уйму золота, – настолько были ограничены его житейские потребности».