Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги

Так поет церковь, отвергнутая Толстым. Но песнопений веры (веры вообще) он не отвергал. Что освободило его? Пусть не “Спасова смерть”. Все же “праздновал” он “Смерти умерщвление” чувство “инаго жития вечнаго” обрел. А ведь все в чувстве. Не чувствую этого “Ничто” – и спасен. <…> Мой старый друг <…> пишет мне: “Мы, врачи, тогда почти потеряли всякую надежду. <…> Он лежал <…> и вдруг слабым голосом, но отчетливо произнес: “От тебя пришел, к тебе вернусь, прими меня, Господи”, – произнес так, как всякий просто верующий человек» (9, 165).

Финал совершенно замечателен. Эффект читательской вовлеченности в пространство «встречи» достигает здесь высшей точки, размыкая пространство далеко за пределы текста. Встреча «продолжает быть», она «длится», поскольку всегда «сущности переживаются в настоящем», а экзистенция не то, что определено и было, а то, что «свершается»[471]. Такой тип общения требует от включенных в него полного, безусловного раскрытия и «освобождения». Название в данном случае не только обозначает концепцию («освобождение – в разоблачении духа от его материального одеяния, в воссоединении Я временного с вечным Я»), но и претендует на результат предпринятых автором усилий. А «освобождение», в свою очередь, может осуществить автор, который тоже «свободен», свободен от традиционных ролей и статусов. Действительно, кто стоит за «Освобождением Толстого» – реальное биографическое лицо, пишущее мемуары, теоретик, предпринявший попытку исследования, интерпретатор литературных текстов или художественный образ?

«Ты» вторгается, проникает в нас, побуждая к раскрытию себя, к обнаружению нашей собственной экзистенции[472]. Так, организуя общение с Толстым на «высшем» – экзистенциальном – уровне, Бунин вступает в область самоопределения, начинает узнавать свое существо за пределами себя самого. Процесс авторского самоопределения составляет едва ли не главный сюжет рассматриваемой книги. Собственно бунинский материал, конечно, представлен в тексте в значительно меньшем объеме и скорректирован «под Толстого». Это, во-первых, воспоминания, рассказывающие о встречах Бунина и Толстого, о толстовском влиянии на автора, о ярких эпизодах следования автора «толстовству», об общении с толстовцами и т. п. Во-вторых, бунинские размышления над текстами, дневниками, философией Толстого, над его судьбой, бунинские суждения, оценки, впечатления, предположения.

Факты биографии, собственные незабываемые переживания, столь выпукло и фактурно представленные в книге благодаря бунинскому дару живописания, – самый естественный способ для автора обнаружить реальность своего «я» в диалоге. Такая задача, без сомнения, достигается: мы ощущаем «живое присутствие» собеседника Толстого.

Вслушиваясь в толстовский «голос», вновь и вновь возвращаясь к драматическим дням его «ухода», к последним часам его жизни, Бунин «отвечает» гению своими заветными мыслями, ранее уже высказанными в рассказе «Ночь», о двух родах людей и двух способах существований – материальном и духовном (9, 47–48). Мы понимаем, почему он, будучи на пороге 70-летия, так много пишет о смерти. А в толстовском качестве «чувствовать с такой остротой всякую плоть мира», как в зеркале, узнает собственное отношение к реальности.

Наконец, через общение с Толстым Бунин как-то иначе открывает характер своей религиозности. Нет сомнения, что «Освобождение Толстого» – одна из самых «буддистских» книг писателя, в которой, используя толстовские идеи, автор высказывает собственные взгляды на проблему смерти, трактуя эту проблему в аспекте восточной религиозной традиции. Смерть он пытается рассматривать как «освобождение», как победу безличности над «я», как «живой и радостный возврат из земного, временного, пространственного в неземное, вечное, беспредельное, в лоно Хозяина и Отца» (9, 160).