Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

Этот метод, состоящий из семи этапов, образует фон, на котором Гинзбург занимается идентификацией людей из своего окружения как в терминах их собственных автоконцепций, так и в терминах типов личности и доминирующих черт, которые ими самими осознаются, возможно, не так уж четко. Гинзбург зачастую описывает эти концепции лаконично, односложно, хотя и не упускает из виду ни более сложные явления, ни тот факт, что человек – изменчивое и сложноустроенное сочетание элементов. Попытки Гинзбург выявить доминанты – это часть ее комплексной роли в качестве социолога литературы, автора психологических эссе и романиста-историка. Первые два образа себя, которые будут проанализированы ниже, наиболее концентрированно появляются в очерках середины и конца 30‐х годов.

«Интеллигент с надрывом»

В дневниковой записи 1930 года Гинзбург замечает, что в социальной среде, где прошла ее юность, обычным человеческим типом был «интеллигент с надрывом», отличавшийся такими характерными признаками, как «душевные глубины, крайняя автопсихологическая заинтересованность, перебои психического аппарата, которые сразу эстетизируются»[809]. Новая эпоха – как полагала Гинзбург, к счастью, – преподавала ее современникам совсем другие уроки – учила «уважению к душевному и физическому здоровью, к действию, приносящему результаты; интересу к общему; восприятию жизни в ее социальных разрезах ‹…› профессионализму, небрезгливому отношению к поденному, черновому труду; легкой брезгливости по отношению к душевным безднам, самопоглощенности и эстетизму»[810]. Как известно, советская идеология подчеркивала, что человеческая цивилизация властвует над хаотичной природой как через осуществление крупномасштабных проектов в промышленности, cтроительстве и сельском хозяйстве, так и с помощью программ личного преобразования, направленных на тело и психику человека. Сознание нового советского человека должно было выковываться путем победы над слабостью, нездоровьем и иррациональным мышлением (с помощью слова). Эта этика повлияла на таких писателей, как Михаил Зощенко: он, как ни трагично, приветствовал разворот к идеологии здоровья, увидев в нем способ преодолеть свои психологические комплексы[811].

Русское слово «надрыв» нелегко перевести на английский язык[812]. У англоязычного читателя «надрыв» ассоциируется прежде всего с «Братьями Карамазовыми» Достоевского[813]. Американский исследователь Роберт Бэлнеп отмечает, что в романе Достоевского «надрыв» – нечто схожее с шутовством по таким признакам, как «порочность, своенравие, застенчивость, ложная экзальтация и абсурдность поведения», а различие лишь в том, что цель надрыва – причинить боль, а не рассмешить[814]. У Достоевского надрыв содержит пародию на самое себя: надрыв может быть как неподдельным взрывоподобным проявлением эмоций, так и неискренней карикатурой на такое проявление[815].