Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

В своих записях Гинзбург демонстрирует всю изощренность и разнообразие стратегий самоутверждения и укрепления своего социального положения, к которым прибегали люди, приспосабливаясь к обстановке сталинизма. В 1980 году она описывала типичное историческое поведение своего поколения как сочетание приспособляемости (мотивацией для которой служил «двойной механизм – уклонение от страдания и поиски удовольствия») с «оправданием необходимости (зла в том числе)» и равнодушием[785]. «Нынешние всё недоумевают – как это было возможно? Это было возможно и в силу исторических условий, и в силу общечеловеческих закономерностей поведения социального человека. К основным закономерностям принадлежат: приспособляемость к обстоятельствам; оправдание необходимости (зла в том числе) при невозможности сопротивления; равнодушие человека к тому, что его не касается»[786]. Стратегия самой Гинзбург в 1930–1940‐е годы, по-видимому, включала в себя смирение, отказ от участия в общественной жизни, скептицизм и терпение[787]. Самым мощным в ее арсенале средств выживания был аналитический склад ума, с помощью которого она, выступая в роли наблюдателя, препарировала чужие жизненные стратегии[788]. Рассматриваемые здесь записи, должно быть, выполняли для Гинзбург двойную функцию: отчасти они служили психологическим механизмом преодоления проблем, а отчасти – набросками будущего романа. (В рукописях «Дома и мира» определенные персонажи сгруппированы под заголовком «Поврежденные/Искаженные».) Эти записи помогают понять психологию окружения Гинзбург, но не в меньшей или даже в еще большей мере обнажают личные идеи фикс автора. То, что в 1930–1940‐е годы Гинзбург была склонна анализировать неудачи (хотя у нее было много знакомых, преуспевших в жизни хотя бы временно: например, Григорий Гуковский, Ольга Берггольц и Константин Симонов), указывает, что она старалась найти выражение своей неудачной социальной реализации в профессии и личной жизни.

Исследование «проходящих характеров» Гинзбург позволяет выявить четыре ключевых парадокса в ее репрезентации советского общества. На первые два парадокса уже было указано выше: 1) герои Гинзбург – люди сильные и твердо намерены победить, даже если их автоконцепции – это автоконцепции неудачников; 2) они крайне своевольны, хотя им приходится выбирать свою идентичность из узкого ассортимента исторически обусловленных вариантов. Другие два парадокса связаны с идентичностью самой Гинзбург и ее модусами письма: 3) она делает упор исключительно на зримых, социальных формах существования, в то время как самая существенная часть ее собственной идентичности (и существования) – ее писательство – должна утаиваться (эта ситуация находит параллель в ее неафишируемой лесбийской сексуальности);[789] 4) при репрезентации обыденной жизни Гинзбург не находит места ни для одного акта коммуникации, который не был бы пронизан самоутверждением. Люди ведут войну всех против всех (по Гоббсу)[790]. Вместе с тем проза Гинзбург строится на самоотстранении, а также на всевозможных способах уклонения от самоутверждения. Ее творчество позволяет уловить, в чем состоит (не постулируемое и не выраженное словесно в теориях Гинзбург) отличие общественной жизни от акта письма об общественной жизни, – смысл отличия в том, что письмо необязательно заинтересовано в борьбе за власть и необязательно вовлечено в эту борьбу. Беспристрастность Гинзбург и ее попытки обобщить свой собственный образ, особенно в произведениях, которые она объявила «повествованиями», максимально удаляют автобиографическое «я» с социального «поля битвы» за власть.

Тема Гинзбург: судьбы интеллигентов

Прежде чем перейти к изучению конкретных автоконцепций, будут небесполезны несколько замечаний о том, как Гинзбург вообще идентифицировала свой предмет описания или героя. В записях и очерках документируется жизнь интеллектуалов, считавших себя потомками русской интеллигенции XIX века; представителей этой интеллигенции Гинзбург определяла как «сознательных носителей целенаправленной общественной мысли», проявляющих «готовность претерпеть» за эти идеи[791]. Как разъяснил историк Мартин Малиа, интеллигенция боролась за многие из тех целей, которых революция затем достигла, извратив их. Постепенно интеллигенция как таковая перестала существовать, поскольку оппозиционность (прежняя функция интеллигенции по отношению к царскому режиму) каралась, а традиции самоанализа не нашлось места в системе, где (якобы) уже были найдены ответы на все вопросы[792]. Вдобавок в записях и очерках Гинзбург в центре внимания обычно стоят представители ее поколения, прошедшие через тот же процесс формирования, – те, кого она называла, позаимствовав неологизм Александра Герцена, своими «сопластниками» (метафора из природного мира – образ слоев породы, по которым определяется геологический период; под «пластом» здесь подразумевается «слой истории»)[793].