Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

Гинзбург берет еще четыре фигуры, дабы показать, как та или иная степень критического запала или оптимизма в их речах неожиданным образом отражает те должности, которые эти люди занимают сейчас, занимали раньше или стремятся занять. Два субъекта из числа «власть имеющих» сформировались в 1930‐е годы: в машинописной версии они идентифицированы как Василий Григорьевич Базанов (1911–1981) и Григорий Пантелеймонович Макогоненко (1912–1986). Биография у них похожая: родились в маленьких деревнях, работали на заводах, затем приехали в Ленинград и вступили в комсомол. И все же Базанов превратился в чиновника-самодура (еще одного хама), а Макогоненко стал отличным преподавателем (с положительной, по оценке Гинзбург, исторической функцией). По-видимому, их пути разошлись благодаря одному случайному обстоятельству: Макогоненко подпал под влияние своего учителя Григория Гуковского, и тот указал ему путь к превращению в гипнотически-красноречивого оратора и ученого. И Базанов, и Макогоненко произносят речи в соответствии с заданным сценарием: первый – о необходимости более тесных контактов между учеными и писателями, а второй (даже в этой отупляющей обстановке высказываясь с неизменной страстностью) – о том, что журналы обязаны поддерживать молодых критиков[890]. Последние две фигуры принадлежат к следующему поколению: они родились примерно в 1930 году и вышли на арену деятельности в 1960‐е годы (то есть относятся к категории тех, кто пока только добивается власти); они более самокритичны и осторожны. Гинзбург показывает, что за единодушным пониманием того, как надлежит проводить собрание на тему «призрачной» проблемы (то есть проблемы дефицита молодых критиков вместо реальной проблемы стагнации в литературе), у описываемых ею людей все же таятся разные типы взаимоотношений с властью, а пути, по которым развивалась их карьера, привели, несмотря на сходство их устремлений, к совершенно разным результатам.

Во второй половине эссе Гинзбург переходит к анализу поведения и личности трех человек, принадлежавших приблизительно к ее поколению (один из них был немного старше), – все они были попутчиками и поневоле приспосабливались к стремительным переменам в стране ради того, чтобы продолжить активную деятельность. Эти фигуры были взаимосвязаны не только как представители ленинградской интеллигенции: в 1920‐е годы все они имели отношение к Институту истории искусств, который, по словам Гинзбург, переделывал своих студентов, обеспечивая им «вторую социализацию» после детства. Первый из них – «сановник» (Гинзбург употребляет термин, который ассоциируется с царизмом), именуемый «N» (из машинописного варианта выясняется, что это был Владимир Орлов (1908–1985), институтский соученик Гинзбург, позднее научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинского дома) и, наконец, главный редактор книжной серии «Библиотека поэта»). Второй – «NN», «оратор», в котором угадывается Григорий Гуковский (1902–1950); он тоже учился и читал лекции в Институте, а затем был профессором Ленинградского государственного университета, пока его не репрессировали в ходе кампаний против космополитизма в 1948–1949 годах. И, наконец, «шармер» – Борис Эйхенбаум (1886–1959), один из учителей, наиболее повлиявших на Гинзбург в Институте, тоже получивший профессорскую должность в ЛГУ[891].

Гинзбург, по своему обыкновению, выстраивает типологию, выделяя три типа личности: организаторы, обольстители и созидатели[892]. Однако неоднозначный взгляд Гинзбург на этические аспекты человека учитывает не только типы личности (при анализе которых она пытается выявить их ценности, внутренние мотивы и автоконцепции), но и то, как описываемые ею люди влияют на свою среду в качестве участников больших и малых исторических драм.