Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

Вот в моих руках, в руках писателя побывала жалкая жизнь и жалкая смерть человека. ‹…› И во всем своем объеме она [смерть] существовала для одного только человека, для которого она стала виной и казнью воли[349].

В последующих версиях «Заблуждения воли» Гинзбург вводит в повествование своего героя Оттера, позднее переименованного в Эна. Это можно было бы назвать актом фикционализации, но, поскольку «Оттер» и «Эн» не являются полноценными личными именами, они скорее намекают, что это автобиография, написанная в третьем лице. По-видимому, «Оттер» – попытка транслитерации французских слов «автор» (auteur) и «другой» (autre). В черновиках обычно обнаруживается сокращение «От.» – русский предлог «от». Вдобавок в этих текстах предостаточно узнаваемых автобиографических подробностей, а явная фикционализация отсутствует, за исключением того обстоятельства, что Эн/Оттер – мужского пола[350]. Хотя в 1930–1940‐е годы Эн/Оттер появляется в качестве альтер эго Гинзбург в нескольких более пространных повествованиях (и тем самым у него со временем накапливается опыт, совсем как у автора дневника), стремление создать такого персонажа порождено очевидным желанием отграничить персонажа от автора. Правда, даже в повествовании в первом лице можно достичь самоотстранения, но третье лицо более явно отделяет историю Эна/Оттера от какого-либо «внутреннего» самосознания. Оно указывает, что Гинзбург занимает позицию постиндивидуалистического писателя, который старается взглянуть на человека со стороны.

В опубликованной версии «Заблуждения воли» сосуществуют два основных голоса: голос автора-повествователя, анализирующий и обобщающий, и голос полуавтобиографического персонажа (Эна), подробно описывающий поступки и чувства Эна в прошлом, а заодно тоже анализирующий и обобщающий. Множественные голоса (автор-повествователь, Эн тогдашний, Эн теперешний) символизируют разные слои самоотстранения, которых столько же, сколько голосов. Автор-повествователь начинает и завершает повествование, а также, по-видимому, прерывает развитие сюжета размышлениями о жалости, раскаянии, вине, старении и смерти. Он никогда не высказывается от первого лица (так, как он высказывается в «Возвращении домой», «Мысли, описавшей круг» и «Записках блокадного человека»). Его голос практически неотличим от голоса предполагаемого автора у Гинзбург в других повествованиях, а также в эссе, которые содержатся в записных книжках (и даже, в определенные моменты, в ее научных работах)[351].

Основной голос – голос героя, Эна – говорит только в третьем лице, когда герой копается в воспоминаниях[352]. Это можно было бы назвать свободной косвенной речью, но в свете взглядов Эна на психологию и людские взаимоотношения, а также его методов анализа дело скорее выглядит так, будто автор-повествователь – чревовещатель, а Эн – его кукла, говорящая только в третьем лице. Определенные моменты, когда Эн пытается припомнить события прошлого, приближаются к свободной косвенной речи, поскольку тогда голос Эна лучше опознается как его собственный, а не как голос бесстрастного автора-повествователя. В эти моменты ясно, что именно Эн размышляет о своих поступках и пытается вспомнить прошлое. Например, он сердито отчитывает себя: «Глупец!»[353] В такие моменты мы обнаруживаем эллиптические высказывания и слова, указывающие на неуверенность, колебания или приблизительные оценки: «как-то», «что-то», «вероятно», «дня два». Однако, когда Эн занят рациональным анализом своего прошлого, его голос труднее отличить от голоса автора-повествователя. Рассмотрим, например, нижеследующий пассаж: