Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

Эта множественность голосов (Оттер, Эн, автор-повествователь) демонстрирует множественные слои дистанцирования – или фрагментации авторского голоса – без четкого разделения или дифференциации по «персонажам». Гинзбург создает героя, казалось бы, отделяя сюжет от своей авторской позиции приемом, который ассоциируется с художественной литературой, но затем, из‐за близости автора к герою, возвращается к документальной эстетике. Отделение сюжета означает, что Гинзбург как автор не берет на себя ответственность – по крайней мере, перед читателем – за поступки, описанные в тексте. Иными словами, она изображает пунктирного, имманентного персонажа, даже когда уверяет, что все мы должны всеми силами увязывать пережитое воедино и создавать идентичности, ответственные за свои поступки.

Пользуясь анализом понятия «вненаходимость» у Бахтина, можно предположить, что, дабы дать жизнь своим повествованиям, Гинзбург требовалось «творческое сознание», которое поднималось бы над ее эпизодическими повествованиями (в данном случае повествованием о чувстве вины) и могло бы наблюдать за ее литературным героем в действии, не будучи само действующим лицом. Расщепление на несколько голосов – на автора, чьи переживания остаются для нас неведомыми, но чьими взглядами продиктованы обобщенные рассуждения, и на героя, который является субъектом действия, но тоже вносит свою лепту в размышления и обобщения, – возможно, в эстетическом или психологическом отношении потребовалось для нарративной обработки чувства вины за смерть дяди и матери Гинзбург. В качестве автора Гинзбург должна изолировать определенный кусок пережитого и придать ему связную последовательность (встраивая взаимоотношения в целое путем определенных обобщений и постоянных тем, проходящих лейтмотивом через повествования). Это означало бы, что со стороны автора были усилия обрести ясность в отношении своего опыта (установить «отношения» самооправдания), в то время как ее герой отдалялся на определенную дистанцию от своего опыта: реальный акт самоотстранения сопутствует акту, изображенному в повествовании[356].

Фикционализация личного опыта через создание героя, сочетаемая с (частичным) расщеплением на героя и автора, по-видимому, позволяет увидеть ситуацию сверху, с достаточной высоты для того, чтобы разъяснить строение имманентного человека. То, насколько удается авторскому голосу вырваться из сферы индивидуального или отделиться от нее, – видимо, индикатор возможности подняться над ситуацией имманентности.

Заключение

Человек ХХ века, которого Гинзбург анализирует и помещает в центре своих экспериментов с прозой, – человек постиндивидуалистический. Гинзбург отождествляет себя с этим человеком и считает его типичным для своей эпохи. Этот антиромантичный, имманентный человек должен нащупывать свой путь в условиях исторических катастроф и жизни в репрессивном государстве, обладая только ценностями, которые предопределены социумом, и приблизительным, прерывистым представлением о своем существовании. Под давлением (истории, личных обстоятельств либо того и другого) человек этого типа склонен поступать безответственно, а затем давать своим поступкам рациональное объяснение либо забывать их. В своей прозе Гинзбург отражает эту отрывочность в эпизодических героях, описанных в третьем лице, но не растворяя персонажей в речи или мысли, как было бы сделано во французском «новом романе» (nouveau roman). И в эссе, и в полуавтобиографических повествованиях об Оттере Гинзбург постулирует, что выстраивание последовательной автоконцепции – единственный способ избежать безответственного, эгоистичного поведения. Методы самоотстранения способны создать этот образ себя и нужны для вынесения моральных оценок (пусть даже оценки выносятся только задним числом). Прежде чем пережитое может быть представлено в качестве типичного и подвергнуто четкому, рациональному анализу, также необходимо дистанцироваться. В более широком смысле письмо вообще – уже разновидность самоотстранения: это выход из себя и чувство сопричастности с другими людьми, способ жить деятельно и осознанно; плод «творческой памяти», имеющий свою структуру, смысл и ценность.