Проза поэта

Простой, бедный народ считал за последнюю отпетую сволочь, за скотину холопскую, грязную, за онучи вонючие, за свиной помет.

А еще славен был Ибрагим Хайнуллин тем, что похвалялся боярам да воеводам изловить Стеньку Разина, и самому отвести в Москву, и самому выпросить дозволения отрубить голову атаманскую, знатную.

Знал об этом Степан.

Знали и удальцы.

Оттого спозаранку закипели звонкой кровью молодецкие сердца, когда проведали о ночной стоянке Ибрагима Хайнуллина у камышинских столбичей.

Весело, игриво напрягались мускулы гребцов.

Гулко всплескивались легкие, гибкие весла по светлоутренней воде, отливая ослепительный блеск молодого солнца.

Дикие утки проносились над головами.

Туманы подымались как раз настолько от реки, чтобы не мешать видеть и править рулевым.

Около горы Дурманной из ущелья пахнуло густым теплом, похожим на запах парного молока.

Степан, плывший впереди и стоявший у пушки, вдруг выпалил.

– Буххх!

– Налегай на весла, чугунники!

– Фрол, к берегу!

– В обход!

– Едут, едут!

– Не уйдешь, башка!

– Стой! Стой!

Степан махнул алым платком.

И на одно мгновенье наступила быстрая тишина.

Все уставились вперед.

Видно было, как убегало вражеское сторожевое судно, трубя тревогу.

Видно было, как бросилась на струги орда хайнуллинская с визгом, со свистом.

Девять татарских стругов выплыли на середину Волги кольцом.

У Степана было тринадцать стругов, и все малые, кроме атаманского, с одной пушкой.

А народу – баш на баш, мерка на мерку.

Еще раз красным платком махнул Степан и заорал во всю глотку:

– Сарынь на кичку!

И в ответ послышался ярорадостный крик удальцов, рычанье, свист, хохот, топот ног рулевых.

– Песню, Степан!

– Качай.

– Заводи.

Степан выпрямился выкатил кумачовую грудь, расстегнул ворот, засучил правый рукав и солнцезвонным с неба чудесной молодости бросил голосом:

Ой ли, нам, соколикам,
Да воля не дана,
Ой ли мы не молоды
От крепкого вина.

Удальцы разом, емко, всем духом живым подхватили:

Эй, гуляй, наливай,
Молодость раздайся,
Эй, давай-поддавай,
Сам не поддавайся.

– Ух-ух-ух-ух!

– Гай! Гай! Гай!

– Шарабарь!

– Откалывай!

Степан прицелился и выпалил второй раз. И все разом охнули. Самый большой татарский струг вздрогнул и разорвался.

Затрещали татары из самопалов да пищалей.

Начали спасать утопающих.

Мимо плеча Степана просвистела пуля, ударилась в мачту.

Степан шарахнулся.

Махнул снова красным платком, заорал.

– Сарынь на кичку!

Эй, гуляй, наливай,
Молодость раздайся.
Эй, давай, поддавай,
Сам не поддавайся.

– Сарынь на кичку!

– Эй, давай!

– Поддавай!

– Сам не поддавайся!

Стремительным ходом понеслись молодецкие струги на татарские, и завязалась свирепая борьба!

Татары бились зверски, с оскаленными зубами, с диким воем, со скрежетом, визжали, галдели.

– Бирм-яй!

– Хурма!

– Згы-мб!

– Шкайра!

– Биряле!

– Киль-ек!

– Мухт-юй!

– Гаррлеш!

– Сбарма!

– Рлы-ю!

Удальцы, закаленные в боях, спокойные, смелые, ловкими прыжками, с ножами в зубах, взбирались на вражеские струги, лупили с плеча, будто кололи дрова.

Струги, люди, выстрелы, голоса перепутались.

– Аида. Бир-ляй!

– Ибба!

– Киль монда!

– Стой! На!

– Ек, ек, ек!

– Зюйя-яли-яли!

– В воду! Вяжи!

– Макай!

– Тиф-тиль-ляу!

– Бар, бар!

– Биштым!

– Правь в корму!

– Давай снасти!

– Ббахх!

– Алла!

– Карым! Айда!

– Бирале. Хым-нар! Сакры!

– Ббахх!

– Сережка Кривой, берегись!

– К Ивашке чаль! Чаль живей!

– Кроши!

– Ешь его!

Степан ведал пушкой не даром: он разбил еще два струга и прицелился было в третий, как заметил, что удальцы круто стали одолевать, и остановился.

К теплому солнцу борьба затихла, и все струги причалили к берегу.

Шесть стругов татарских остались в сохране. Три утонули.

Из тринадцати молодецких погиб один малый струг.

В живых татар осталось полсотни, и среди них сам Ибрагим Хайнуллин.

Степан подошел к Хайнуллину и спросил:

– Кто сильнее?

Хайнуллин молчаливо сжал губы, на которых от волнения чернелась злая, запекшаяся кровь.

– Ты хоть и молчишь, а вот мне ведомо, что ты на меч люто надеялся, а я своей песней победу одержал. И не придется тебе больше дружбу с боярами водить, не придется бедный люд за последнюю собаку почитать, как не придется отрубить головы Стеньке Разину.

Хайнуллин молчал.

– Эй, братцы, отдаю вам на суд свой праведный, на расправу достойную зверя казанского Ибрагима Хайнуллина.

– На мачту его, да в воду!

Потащили Хайнуллина на струг, к мачте.

Хайнуллин молчал.

Степан сел на берег и грустинно запечалился о погибших удальцах в борьбе, что безропотно лихо сложили свои веселые головы за общее дело, за славу ядреную.

С острой болью смотрел Степан вниз по течению, слезными глазами провожая уплывающие тела убитых удальцов.

И вдруг со струга, где хотели вздернуть на мачту Хайнуллина, разнеслось:

Ай, якши салям,
Ай, меликем,
Ай, Стенька Разин,
Якши башка, Аллах.

Это песню такую верещал перед казнью у мачты Хайнуллин, с петлей на шее.

Степан заорал: