проза. жизни

— А как же ее зовут.

Когда она услышала ответ, ей стало душно. Она пошла в ванную. Вышла через минуту в каплях на спине, в полотенце.

— Ну, и кто она? Эта…

— Хм. Я и сама не знаю.

— Не ври мне. Как ты можешь не знать той, чье имя написано у тебя на лице?

— Чем, чем оно написано?

— Чем? — она задумалась — Непонятно. Какие-то бежевые полосочки, черточки, чертики… Она, что, ведьма?

— Да, она ведьма. По ночам, полагаю, она летит на Лысую гору.

— На метле?

— Нет, она летит на скатерти-самобранке, потому, что любит вкусную еду.

— Прекрати издеваться надо мной! Что еще можно было от тебя ждать?..

— Можно было ждать всякого. Ждать, что я не вернусь сегодня, например. Или ждать во имя! Ты когда-нибудь пробовала ждать во имя?

— Во имя чего?

— Просто во имя. Я, например, жду во имя на своем лице.

— И чего ты ждешь во это дурацкое имя?

— Чего-то дурацкого и жду. Чего-то дурацкого на кириллице или латинице.

— Тебе скучно со мной?

— Нет. Мне никогда не бывает скучно. Даже без тебя.

— Почему же ты всегда боишься, что другим будет с тобой скучно?

— Из-за этого имени у меня на лице. Иногда я разговариваю с именем и начисто забываю про других. И им со мной скучно.

— Разговариваешь с именем? И оно отвечает?

— А разве тебе отвечают те, с кем разговариваешь ты?

— Пытаются.

— Это нужно?

— Иначе для чего же разговаривать?

— Не знаю. Не знаю.

— Ты странная. Ты очень странная. Мне страшно быть с тобой.

— Уходи.

— Так ты этого добиваешься?

— Нет, этого добиваешься ты.

— Больше всего на свете я хочу быть с тобой.

— Для чего?

— Хочу родить тебе ребенка. Жить вместе.

— А потом.

— Потом вместе умереть.

— В один день и час?

— В один день и час.

— Как в сказке?

— Как в сказке.

— Но это имя на моем лице, оно навсегда.

— Я умою тебя. Просто умою тебя с мылом, и все пройдет.

Она потащила под воду. Намылила ладонь и провела по лицу. Руку что-то обожгло. Она ойкнула.

— Я знала, что не получится.

— Что?

— Ничего не выйдет. Это останется. Имя так и останется. Ты даже не сможешь спать со мной, потому, что имя будет колоть тебе глаза.

— Я надену очки.

— Хорошо.

Они пошли в спальню и занимались любовью. Им было очень плохо, но они не бросали. Не могли бросить. Каждая боялась обидеть другую. Потом они поднялись и пошли на кухню.

— Хочешь есть?

— Нет. Спасибо.

— Ты никогда не хочешь есть. Что с тобой?

— Просто голод.

— Ну, так положи себе жаркое! Сделай что-нибудь в конце концов.

— Нет. Спасибо. Мне важен просто голод. Так гармоничнее. Вся в голоде.

— Черт с тобой. Как хочешь. Как ты хочешь?

— Больно. Мне больно хотеть, но и не хотеть я не могу.

— Ты — мазохистка.

— Да.

— Мне было хорошо с тобой.

— Не ври.

— Не вру.

— Врешь. Тебе было страшно остановиться.

— Да-да! мне было страшно, потому, что ты все время касалась своего лица.

— Я касалась имени.

— Ты хотела быть с ней?

— Наверное.

— Так будь! Убирайся отсюда. Вот, все твои вещи! Иди!

— Куда?

— К ней.

— Но я не знаю, кто она, где она.

— Ничего, найдешь.

— Как угодно, милая.

— И не называй меня «милая».

— Хорошо. Но как тебя называть?

— По имени.

— Я не помню твоего имени. Сначала ты была возлюбленной, потом — любимой, после — родной. Сейчас стала милой.

— А ты… ты… — ее голос взмыл под потолок и упал на ковер окурком.

— Не кури.

— Будешь учить меня?!. Убирайся.

— Пока?

— Пока. Ненавижу тебя. Ты сломала мне жизнь.

Прямо из подъезда к телефону. Там сухо. Там нет дождя. Это имя на лице не любит дождь. Под дождем оно становится особенно острым, и на лбу показывается кровь. Это трудно утаить от всех.

Pro memoria

 Она умела целоваться безмятежно. Так, что казалось, нет ничего кроме. Только она и поцелуй. У меня никогда так не получалось, и потому, отдавая ей свой рот, я с удивлением, каждый раз — с удивлением, впитывала эту безмятежность. Мне же всегда была необходима мысль, после которой все-таки приходило тягучее желание.

Ее было бессмысленно ревновать. Она принадлежала только самой себе. И когда встречала меня, уставшую, с работы — тоже. Только себе самой. Наверное, у нее кто-то был: оставлял в прихожей пару шелковых волосков, сминал простыни с правой стороны. Кто-то, словно другая я. Только и всего. Утратив ревность, я приобрела способность к перевоплощению. Мне было все равно, чьи плечи она обнимает, ибо это были и мои плечи. В каждой новой ее любовнице неизменно поселялась я. И уже потом, слушая, как она плачет, признаваясь, я отдыхала. Мне особенно нравился виноватый окрас ее голоса. Немного хриплый, будто перезрелый. А она оправдывалась, совсем не разбираясь в природе. Ей казалось, что нужно «перебеситься».

Что еще было в ней? Смерть. Простая, в черном платке, завязанном под подбородком в крупный узел. Приезжая на кладбище, она всегда плакала. Мне, напротив, становилось безудержно смешно, и приходилось зажимать рот рукой, чтоб не хохотать вслух. Она знала об этом и откровенно стыдилась меня. Но ее отношения со смертью позволяли плакать, мои же — нет. «Когда я умру, буду приходить к тебе по ночам!» — почему-то говорила она, намаявшись в оргазме.