проза. жизни

Мы редко появлялись вместе. Она не любила шумных компаний, я не умела долго сидеть на коленях. Кто знает, что удерживало нас друг подле друга. Возможно, любовь. Я никогда не задумывалась об этом раньше. Да, наверное, любовь. Что иначе?

Возвращаясь препоздно, я приносила ей запах утра и шоколад. Может быть, она не любила шоколад вовсе, но всегда принимала его. А потом разглядывала сиреневые отметины на моей шее и всплескивала руками: «Заметно!», принималась запудривать, замазывать, маскировать. Спрашивала из вежливости: «Кто тебя так?», но никогда не дожидалась ответа. Ей тоже казалось, что в каждой моей возлюбленной существует она. Порой так и было. Она жалела меня. И это не унижало. Вот — вторая, после безмятежности, функция, которая полагала ее существование. Мне нравилось класть голову ей в колени и тихо выть от собственных фантазий. Если было особенно страшно, она плакала вместе со мной, завораживая и успокаивая. Ее слезы были коричными на вкус.

После замужества я встречала ее пару раз, не больше. Сначала с туго набитым животом, потом — с сероглазым ребенком, нетвердо ступающим на тротуар. Она улыбалась мне, заботливо придерживая ребенка за затылок, и спрашивала грудно и ласково: «Ну, как ты?» Мне нравилось думать, что не так давно мы были вместе. Хотелось взять в губы ее грудь и попробовать молока. Узнать, чем она кормит ребенка. Сероглазого. Даже в ребенке-полулюбовнике жила я. Но, вероятно, это были уже мои иллюзии. Кто-то однажды простонал мне: «Брось ее. Ты заслуживаешь большего». Тогда в первый раз я убрала руку, оделась, ушла, аккуратно притворив за собой дверь. На следующий день все знали, что «З. спятила». А меж тем я так ничего и не сделала из-за нее. Не бросила курить, обкусывала ногти, когда нервничала, по-прежнему читала допоздна. Только дралась из-за нее. Да и то потому, что мне нравилось драться. Только поэтому.

Мы обитали в разных мирах и смешивались исключительно по поводу кровной необходимости. Оттого, расставаясь, я не чувствовала ничего, кроме мысли о Вселенной: ни горя, ни пустоты. Иногда — спокойную тоску, которую можно вылечить дюжиной цигар. Потому, что любовь не кончилась, а, может, именно так и заканчивается любовь.

Утро

Утро. Странное. После ночи в инете, совсем неживое. Не мое утро. 05.35 — Сижу в чате. Жду ее. Сочиненную наполовину, наполовину виртуальную. Хочу прикоснуться — напрасно.

06.00 — Становится очевидной наша сегодняшняя невстреча. Любимая тихим ангелом сопит под одеялом. Я подхожу и кричу любовь. Сразу много. Она говорит со мной из сна. Я слушаю. Отвечаю. В ее сне покупаю ей мороженое «Митя». Или «Даша». С карамельной начинкой.

06.17 — Сворачиваюсь комком под простыней. Сковываю веки. Пытаюсь спать. Не могу. Рукоблудствую. Рисую себе картинку: я — двадцатилетний белокурый мальчишка, соблазняющий профессора педагогики. Засыпаю.

07.15 — Изнеможение будильника. Подымаюсь, не ощущая времени, впихиваю палец в пластмассовой сосок. Будильник затихает. Падаю в постель. Моя Возлюбленная кладет руку мне на живот и смотрит из-под спящих век, словно ребенок-Вий. Засыпаю.

07.32 — Снова будильник. Встаю. Мне холодно, потому что спала очень мало. Любимая в яркой футболке чистит зубы и целуется. У нее синие-синие глаза. Вставать не хочется. Не хочется работать. Я ненавижу работать. Была бы исключительно довольна, если бы деньги росли, как одуванчики.

08.00 — Брожу по квартире. Любимая желает завтрака. Готовлю. Запах еды не равнозначен запаху жизни, но напоминает об утробе. Бегу в уборную. Читаю словарь иностранных слов. Изобретаю шараду из «минарета».

08.30 — Любимая завтракает. Я пью кислую воду из продолговатой банки. Смотрю на нее. Удивляюсь количеству нежности, которое выгоняет в кровь мой незрелый организм. Я все чаще верю, что в еще эмбриональном состоянии, у меня было столько нежности, что мама просто не хотела выпускать меня из себя. Держала… Держала… Как Каа, обвивала хвостом-пуповиной. Теперь для мамы у меня нет нежности. Я не люблю свою маму. И нечего тут стыдиться и мифотворствовать.

09.10 — Выхожу на улицу. Со мной какие-то вялые джанки с грязными дредами на куполах. Они просят денег, но денег совсем нет. Они омерзительно пахнут. Я стараюсь втянуть носом глубже, потому что нельзя стесняться людей. Странно. Стесняться нельзя, а стрелять можно. Я ловлю троллейбус. Там полные женщины с влажными подмыхами. Их хочется стрелять.

09.35 — Покупаю алкоголь. Вижу у магазина белого котенка. Трогаю его уши. Появляется грузчик и забирает котенка громадой ладони. Говорит ему: «кис-кис!» Котенок, только что — мой, но уже — его, идет за ним послушно.