Проза

Так или почти так проходили вес семинары. Год с лишним на эти безобразия взирала с книжной полки фотография Ахматовой. В сентябре 46-го (то есть после доклада Жданова и постановления ЦК) она еще там стояла, стояла и в октябре, но к декабрю то ли мэтр, то ли его молодая жена — женщина решительная, по первой своей профессии геолог, а затем уж, как водилось в советской литературе, прозаик и поэтесса — этот снимок убрали. Впрочем, и на том спасибо. В другой семье фотография исчезла бы в день постановления…

Но один, пожалуй, самый памятный мне семинар Луговской проводил не дома, а в Литературном институте. Был самый конец 48-го года. Обсуждали меня. Оказалось, что я, недавно в четвертый раз восстановленный в правах студента, не прошел через семинар, и мне грозило новое исключение, на этот раз по причине творческой пассивности.
Но как раз пассивности не было, потому что к тому времени я закончил поэму «Настройщик роялей», вещь не то чтобы фрондерскую, но мало и с эпохой, и с текущим моментом созвучную.
Мне было двадцать лет. Я нигде не печатался и мог писать все, что вздумается. Вот и сочинил, как старик, настройщик роялей, спрятал на еврейском кладбище гранату, оставшуюся у него от сына-комсомольца, убитого еще в Гражданскую войну. И когда немцы повели евреев расстреливать на кладбище, старик швырнул в оккупантов гранату. Ни о каких подобных фактах я не слышал. Однако считал, что если в варшавском гетто было восстание, то и на Украине кто-то мог сопротивляться…
К моему удивлению, Луговской поэму одобрил, сказал, что евреи — мужественный народ, замечательные солдаты — несколько месяцев назад наголову разбили около десятка арабских стран. И я, весьма опасавшийся за исход семинара, успокоился.

Но через полтора месяца началась так называемая антикосмополитическая кампания. Из Литературного института тут же удалили нескольких профессоров-евреев, в их числе и Павла Григорьевича Антокольского. Но чтобы акция не выглядела слишком антисемитской, заодно из института убрали природного русака Владимира Александровича Луговского, приписав ему моральное разложение и пьянство.
Тогда-то секретарша творческой кафедры, хорошая девка, как говорится, в доску своя, показала мне рецензию Луговского на моего «Настройщика». Господи, чего он там только не понаписал! Было в его рецензии и весьма опасное в ту и не только в ту пору обвинение в еврейском буржуазном национализме.

— Запомни, — сказала секретарша, — поэмы не было. Обсуждения не было. И рецензии тоже не было. Мы ее аннулируем. Тебя не аттестовали, потому что твой руководитель не просыхал. Понял?