Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века

Еще один характерный жанр той эпохи – так называемые «вопросные пункты», обращенные к вышестоящему сановнику или к самому монарху463. Эти «пункты» могли иметь форму простого письма или перечня пронумерованных вопросов, расположенных обычно вертикально на одной половине листа – так, чтобы на второй могли поместиться ответы и комментарии со стороны адресата. Некоторые вопросы могли содержать в себе и желаемые автором «пунктов» решения, другие были открытыми; высокопоставленный адресат мог ответить на все или лишь на некоторые из вопросов. Подача таких «вопросных пунктов», как кажется, предполагала некоторую степень близости к получателю: не каждый мог обращаться с вопросами к генерал-адмиралу или к самому царю. Появлявшимся в результате такого вопрошания распоряжениям и установлениям обычно не хватало устойчивости, поскольку Петр и его министры не обязательно рассматривали их как постоянные. Не всегда было ясно, продолжают ли они действовать и после смены инициировавшего их чиновника: его преемникам приходилось обращаться к начальству с соответствующими запросами.

Во многом именно в результате подобных запросов и обращений и нарастала в последнее десятилетие петровского царствования «регулярность» петровских морских школ. «Указом Царского Величества за подписанием г. генерал-адмирала» от 12 января 1716 года – крайне характерная формулировка, отражающая происхождение этого указа, – велено было иметь в Морской академии 300 учеников, плюс еще 30 «в геодезии»; для обучения содержать при них восемь человек «навигаторов»; жалованье платить от 1 до 3 рублей в месяц, в зависимости от успехов в учебе, делая из него вычеты на мундир. 16 января, отвечая на запрос со стороны своих подчиненных, Апраксин установил, что московская школа должна иметь 500 учеников, которых после освоения ими арифметики и геометрии будут переводить в академию в Санкт-Петербург. Для Матвеева, назначенного в этот момент президентом Морской академии, этого было недостаточно: 16 февраля он подал генерал-адмиралу девять «вопросных пунктов», а затем, 24 февраля, еще шесть. Среди прочего он просил разрешения нанять дополнительных учителей, поднимал вопрос о расквартировании учеников вблизи академии, просил разъяснений касательно вычетов из жалованья на мундиры и порядка предоставления отпусков. Особенно красноречив самый первый пункт: Матвеев просит, «чтобы для лучшего расположения <…> делу, назначенному [то есть ему самому. – И. Ф.] полная мочь была дана, как обыкновенно при иных дворах президентам академий»464.

В основе этого стремления к уточнению и формализации правил лежали, таким образом, не некоторые абстрактные представления о полезности и правильности рационально-бюрократического управления, но соперничество Матвеева с Сент-Илером и стремление графа расширить и закрепить свои полномочия. Во втором из своих «пунктов» Матвеев предлагает «для правильного порядка той же академии» ввести «устав», по примеру французской или датской академии465. Однако как только графу удалось выжить Сент-Илера из вверенного ему училища и утвердиться в качестве единоличного начальника, он потерял всякий интерес к институциональному строительству: ни о каком «лучшем порядке» и уставе речи больше не заходило. В период с марта 1717 года, когда барон был уволен, до января 1719 года, когда пост президента покинул сам граф, проблемы академии всплывали в переписке Матвеева с Макаровым и с царем все реже и реже. Когда Матвеев все-таки обращался к Петру I по делам академии, речь обычно шла о деньгах. Граф снова и снова живописал «нестерпимую нищету» и «последнюю скудость» преподавателей и учеников; последние якобы были вынуждены побираться, поскольку их жалованье не выплачивалось; сама же академия не могла даже купить дров для обогрева, не говоря уже о необходимом ремонте окон и печей466. В августе 1717 года Матвеев получил отпуск, чтобы навестить свою жену в Курляндии467. В конце этого года он был назначен одновременно главой вновь созданной Юстиц-коллегии, и его новые обязанности захватили его с головой.