Прожитые и непрожитые годы

Давно ли на переменах и после уроков они играли в пуговицы, заменявшие им мелочь, – дома не оставалось пуговиц, брюки закалывались булавками. Давно ли они ходили на рынок и смотрели в волшебный ящик с отверстиями по обе стороны… Чудеса в ящике показывал за пятак мужчина и при этом давал объяснения: «Первый – Лондон, столица Англии. Второй – Багдад, родина хурмы». И наконец: «Танцуют прекрасные девушки Греции! Это смотрите задаром». Их привлекали не девушки Греции, а хурма. Позже Девон побывал во многих странах, в той же Англил, Греции, но самым прекрасным было детское путешествие. Рубен с Карденом шли и о чем-то спорили, Каро и Артак смеялись какому-то очередному анекдоту. Когда они выросли и кто им вернет непрожитые годы детства?

У выхода с кладбища выпили воды из фонтанчика.

– Пока, Акоп.

– Умираю от голода, – сказал Каро. – Жена сказала: «Двадцать рублей забираешь, еще и обед попросишь?»

– Поесть бы где-нибудь, – сказал Артак.

– Едемте на Севан, в «Ахтамар».

Они набились в машину.

– Руб, спой ту песню, помнишь? Очень прошу.

– Сейчас лучше анекдоты, а песни – на Севане.

Все заговорили наперебой, точно стараясь отогнать грустные мысли, навеянные кладбищем.

– Навестим Вагика, – предложил Каро.

Вагик был в психиатрической больнице на Севане.

– Говорят, он вылечился и работает там завхозом.

Что случилось с парнем? Он единственный не голодал в военные годы, отец его был бухгалтером в воинской столовой, мать поварихой. Он носил пальто и коверкотовый костюм, был розовощекий. Как это произошло? Как они, полуголодные и полуголые, смогли выдержать в те трудные годы, а Вагик нет?… Сколько они измывались над ним, обливали одежду чернилами, таскали у него завтраки, тетради!

– А помните, как мы наелись у Вагика?

Еще бы не помнить! Их было двенадцать ребят. Съели все подчистую, что было в доме. Потом с неделю у всех болели животы, а Артака даже забрали в инфекционную больницу. Ужас, что только не вытворяли.

…И сегодня Вагик в психиатрической…

После дождя асфальт был мокрый.

Ребята все разом бурчали под нос какую-то мелодию.

– Левон, – сказал Рубен, – ты написал?

– Что?

– О наших самоубийцах.

– Ого, у вас есть и самоубийцы? – пошутил Каро. – Неплохо же ты руководишь районом.

– Молчи, – оборвал его Рубен, – не твоего ума дело.

– А то смотри, позвоним жене, – добавил Артак и спросил у Левона: – Что за самоубийцы?

– Прекратите! – оборвал их Карлен – Не на траурный же митинг мы собрались: сначала кладбище, потом самоубийство. Может, пойдем теперь в анатомикум на обед?

– Нет, еще не написал, – ответил Левон Рубену, – но напишу.

– Да-а, – протянул тот, – такая, брат, история. А я в той деревне ни разу не бывал раньше, представляешь?

– Сколько лет ты в этом районе?

. – В ноябре будет год.

– Удивительно.

– Значит, напишешь?

– Тебе бы не хотелось, да?

– Нет, что ты, не в том дело.

Ребята загалдели:

– Хватит!

– Сегодня ни о чем серьезном!

– В самом деле, надоело, всюду одно и то же – на собрании, на свадьбе, на похоронах, – хватит!

– Итак, решено, – заключил Карлен, – ни слова о политике, о работе…

– …и о трагедиях нашей истории, – дополнил Левон.

– И о женщинах, – сказал Каро, – точнее, о наших женах…

– В самом деле, устали, – сказал Рубен, – повеселимся. Ведь мы так редко бываем самими собой, а?

Левон незаметно оглядел товарищей. Старшему, Рубену, всего тридцать семь. И он устал? Все устали? Отчего устали, когда успели устать? Каро что-то запел, как всегда, фальшиво. Карлен закурил, а Рубен вдруг затянул;

Платком взмахнула у ворот
Моя любимая…

Рубен на три года старше, в девятом классе он дружил с девочкой из соседней школы; ему нравилось «просвещать» своих друзей, учить, как следует подойти к девушке, о чем говорить. В те годы занимались раздельно, мальчики совсем одичали, им не хватало смягчающего влияния девочек. Вот об этом ‹…› Рубен словно рассказывал им своей песней ‹…› – он закрыл глаза, песня увела его назад на девятнадцать – двадцать лет, голос Рубена теперь не тот что раньше, с хрипотцой, и он позабыл слова – сам их теперь сочинил. Ведь сколько прошло лет! Школа осталась без девочек, здание перегородили деревянной перегородкой, это было в шестом классе, девочки плакали, мальчики мрачно выстроились под стеной. И с тех пор учились раздельно. Перегородку приходилось часто ремонтировать, потому что ребята отбивали штукатурку и в переменки смотрели сквозь щель в коридор девочек. В старших классах сквозь эти узкие щели передавались записки, смешные и грустные, назначались свидания.

Рубен пел одну песню за другой, как будто для себя.

Первый бокал выпили молча, поминая Акопа.

– Значит, договорились, о серьезном – ни-ни, – сказал Карлен. – Ясно?

Они с трудом отыскали свободный столик в большом зале «Ахтамара», народу было полно, в основном молодежь, а внизу за окном голубел Севан.

После пяти рюмок Левон посмотрит на Севан и разочарованно махнет рукой:

– Фальшиво.

– Что?

– Севан. Словно картина Башинджагяна.