Прожитые и непрожитые годы

– Обсудим, выясним обстоятельства, найдем виновных, потом подумаем. Кстати, я получил письменную жалобу от директора школы. Редактору я не сказал, но…

– Не понимаю, зачем меня вызвали… Вы сказали, что интересуетесь моим мнением.

– Конечно.

Бедные, наивные дети, думаете, вы что-нибудь доказали миру? Наивные… Это был обычный, ну, может быть, не совсем обычный случай, происшедший в мае сего года, потом он превратился в вопрос повестки дня, его обсудят, поставят на вид директору, старшему пионервожатому, осудят (посмертно) душевную слабость членов ВЛКСМ Сероба Варданяна и Асмик Саруханян, разработают соответствующие мероприятия…

– Наверное, будет лучше, если я напишу.

– Но учти наши замечания. Сколько экземпляров вашей газеты идет за границу?

– Не интересовался.

– А надо бы. Одним словом, пиши, не думай, что мы ограничиваем тебя. Пиши.

Могилы наивных детей в соседстве с атомной станцией! Нелепо, но это ничего. И при коммунизме, наверное, будут совершать самоубийства во имя любви. Когда-нибудь за это будут ставить памятники. Памятник Неизвестному влюбленному. И если Погос Степанян доживет до тех времен, он произнесет проникновенную речь и вас, может, вспомнит, приведет в пример. А теперь… Теперь ваша смерть просто свершившийся факт, его изучают, обсуждают…

Вошла секретарша.

– Завтракать будете? – спросила она.

– Да. Левон, тебе чаю или кофе?

– Кофе, – ответил Левон.

Степанян поднялся и пересел за низенький столик в углу. Кофе пили молча. Погос, как и в былые времена, втягивал питье очень шумно. Левон был доволен: за столиком Степанян больше походил на прежнего Погосика, прибавился только длинный мундштук.

– Ну, рассказывай.

– Я, кажется, все рассказал, остальное напишу.

– Не об этом я, – отмахнулся Степанян. – Кого из ребят видел, что поделываешь? Времени нет собраться. – Он посмотрел в окно, потом скользнул взглядом по книжному шкафу. – И читать некогда. Ты прости, я даже твою последнюю книгу не читал.

– Ничего не потерял. Бабель полагал, что человеку достаточно прочесть не больше шести книг за свою жизнь…

– Шесть – мало.

– Я еще не кончил, – сказал Левон. – Но для того, чтобы отобрать их, надо прочесть двадцать пять тысяч. Бабель пишет, что…

– А это много. Ты вот лучше скажи, чего не женишься?

– Не знаю. Говоришь, директор жалуется?

– Не придавай значения. Я куда-то его жалобу задевал. Печальная история.

– Печальная – не то слово.

– Рассказывай… – Съежившись в своем кресле, Степанян закрыл глаза, напоминая маленького мальчика на качелях, который жмурится от солнца. Дед его был сасунец, из семи братьев только он один спасся, добрался до Еревана. – Рассказывай.

Левон вдруг нашел нужные слова и начал обстоятельно, долго и горячо все излагать, словно читал по писаному. Он чувствовал себя в роли защитника Сероба и Асмик, хотя теперь им это было ни к чему. Степанян слушал внимательно, даже забыл про хлеб с маслом и выпил уже остывший чай.

– Значит, гроб с телом девушки ставили в церковь?

– Вначале, пока о ней судачили, не разрешали. А после врачебного освидетельствования поставили.

– Да-а!..

– На похоронах были только двое из их класса.

– Да-а?…

В раскрытое окно ворвался весенний ветер, наполнив комнату прохладой. Степанян открыл глаза и уже был не прежним маленьким мальчиком. Он о чем-то сосредоточенно размышлял. Левон глядел в окно, сожалел о рассказанном, чувствуя себя выжатым, как лимон.

– Значит, так. – Степанян встал, медленно и важно подошел к письменному столу, опустился в кресло и потер лоб. – На обсуждение придешь и будешь выступать.

– Когда оно состоится?

– Посмотрим, пока вопрос изучают. – Он протянул руку. – Захаживай. Привет ребятам.

На улице нещадно палило солнце.

Подняться к Ваграму не разрешили. Ашот сам спустился к нему.

– Во вторник или в среду, наверное, будут оперировать. Сердце вроде приходит в норму. Он только что о тебе спрашивал.

– Что говорил?

– Просто спросил. Мать сейчас у него. Левон посмотрел на Ашота как судья и палач.

– Слушай, ты мне голову не морочь. В чем дело?

– Спасение в операции, уверяю тебя,

11

Они с Татевик пошли в кафе.

– Как поживает Агабек?

– Прекрасно, – засмеялась Татевик. – Бармен приветствует тебя.

Завтра собираемся, интересно, кто явится. Он задумчиво смотрел сквозь стеклянную дверь кафе «Крунк». Ваграма оперируют. Анаит, не спрашивая, расставляла на столе закуски, поглядывая на Татевик. Здесь его знали и даже любили, потому хозяйка кафе, как называл ее Левон, завидев его еще издали, широко улыбнулась, подошла и подсела к ним.

Левон представил Татевик.

– Что будете пить? – спросила Анаит.

– Говори ты, – предложил он Татевик.

– Принеси шампанского, – приказала Анаит хозяйка кафе. – Ты что-то не в духе, Левон-джан, ничего не случилось?

– Брат болен.

Выпили по бокалу, и хозяйка ушла.

– Ему плохо? – спросила Татевик.

– Не знаю. Оперировать будут.

– Дядя у меня профессор. Может…

– Нет, спасибо.