Прозревая будущее. Краткая история предсказаний

И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего; и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени; но спасутся в это время из народа твоего все, которые найдены будут записанными в книге.

И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление.

И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде – как звезды, вовеки, навсегда (12:1–3).

Нам неизвестно, как распространялась идея о линейности времени. Вероятно, ее популяризации помогло завоевание Палестины Александром в 332 году до н. э. Почти три столетия спустя, в 63 году до н. э., Помпей присоединил ее к Римской империи. Еще через четверть века греческий историк Диодор Сицилийский уверенно говорит о еврейской (хотя он не уточняет ее происхождение) идее времени, которое имеет начало, заданное Богом направление и конец, и называет ее популярной среди своих современников (другой популярной идеей было представление о том, что мир всегда существовал и будет существовать)[388].

В Новом Завете много упоминаний о Втором Пришествии: например, в Первом и Втором посланиях к фессалоникийцам, Втором послании к коринфянам или в Откровении Иоанна Богослова. Стоит только вновь появиться Мессии, как мир закончится, подобно тому как догорает свеча. Около 400 года эту идею развивает святой Августин; наряду с идеей о божественной природе Христа идея о конце света легла в основу новой христианской философии. Это, в свою очередь, привело к попыткам с опорой на библейский и другие церковные тексты определить возраст Земли, предугадать дату конца света, то, как именно он совершится и будет ли что-то после него.

В XVIII веке время секуляризируется. Однако, хотя его все реже связывают с Божественным замыслом, оно не утрачивает своей линейности. Большинство комментаторов упускало из виду, что изменение и движение – это два разных процесса. В конце концов, скажем, камень способен двигаться в определенном направлении, при этом не меняясь ни на йоту. По-настоящему выдающейся инновацией последних десятилетий XVIII века стало представление об изменении. Представление о переменах как, пожалуй, наиболее важной составляющей истории появилось в результате индустриальной революции. До того изменения были настолько медленными, что подавляющее большинство людей, погруженных в рутинные дела, их не замечали. Поколение за поколением жили на земле, иногда даже делили дом с домашним скотом. Они боролись за выживание и редко выезжали за пределы деревень, в которых родились. За исключением редких периодов благополучия или бедствий, уровень и продолжительность жизни не росли. Однако теперь они взлетели; по некоторым подсчетам, «темные сатанинские мельницы» лишь за два столетия работы увеличили глобальный доход на душу населения в тридцать раз[389]. Индустриализация радикально изменила и другие сферы, такие как работа, технологии, население, социальная среда, жизненные привычки, комфорт, путешествия, образование и здоровье.

Первыми ощутили эти изменения крупнейшие города Европы. Именно здесь располагались самые многолюдные заводы; именно здесь чаще всего встречались циферблаты и наручные часы, в которых в XVII веке появилась минутная стрелка. Вскоре они были уже у каждого уважающего себя буржуа. В последней четверти века только Великобритания каждый год производила 150–200 тысяч часов в год, в том числе на экспорт[390]. Часто на них гравировали фразу «tempus fugit» («время бежит»), как бы символизирующую новое понимание хода истории. Наполеон, как известно, больше заботился о времени, чем о пространстве. Пространство мы можем вернуть, потерянное время – никогда.

Потрясения были настолько глубокими и стремительными, что затронули даже обитателей самых удаленных уголков мира, блюдущих вековые традиции. Изменения происходили не только в Европе. По другую сторону Атлантики их вестниками стали Бенджамин Франклин, Томас Пейн, Томас Джефферсон и Джон Адамс. Все четверо входили в число тех, кто отвергал циклическое представление об истории в пользу линейного времени, направленного из прошлого в будущее. Не менее важным, особенно в долгой перспективе, было то, что XIX век был, по сути, веком империалистическим. Благодаря пароходам, паровозам, винтовкам и хинину европейцы смогли установить контроль и упрочить свою власть над другими континентами, и сотни тысяч человек столкнулись с инновациями, которые подчас навязывались им вопреки их желаниям.