Пруд гиппопотамов

– Ещё нет. Какая теория, когда нет полных доказательств? – Улыбка Эмерсона становилась всё шире. Перед вызовом, сверкавшим в насмешливых голубых глазах, было невозможно устоять. Я продолжила: – Прежде чем ты прервал меня, я хотела сказать, что на данном этапе нельзя утверждать, что задача неразрешима. Мне уже пришли в голову одна-две мысли.

Заметив, что Рамзес, никогда не испытывающий нехватку идей, готовится выступить с речью, Эмерсон быстро пробормотал:

– Час уже поздно. Пора спать. Никому ни слова об этом, запомните. Если О’Коннелл узнает об этом, он вытащит на свет Божий старую чепуху о проклятиях, и я не уверен, что мисс Мармадьюк сумеет противостоять его чёртову обаянию.

– Так мистер О’Коннелл обаятелен, вот как? – спросила я, когда мы вышли из салона.

– Совсем нет, – холодно отрезал Эмерсон. – Я имел в виду его влияние на восприимчивых существ женского рода, которое мне довелось наблюдать.

Характер Эмерсона подвергся испытаниям в последующие дни, поскольку «Миррор» прибыла по расписанию, за ней последовала «Таймс», и Кук добавил нас в свой маршрут («пароходы два раза в неделю в разгар сезона»). Лицо Эмерсона, когда он впервые увидел отряд туристов верхом на ослах, с грохотом спускавшихся вниз, представляло поистине выдающееся зрелище. Робкие души отступили, услышав первый рёв, но прочие оказались удивительно настойчивы и не двинулись с места, пока он не ринулся на них с доской.

Мало того, что нас осаждали журналисты и туристы, но приходилось испытывать и предсказанный Эмерсоном археологический натиск. Первым прибыл Сайрус Вандергельт, наш богатый американский друг. Квибелл и Ньюберри «заскочили по пути», Говард Картер провёл с нами столько времени, сколько смог высвободить от других своих обязанностей, и мы были даже почтены кратким визитом месье Масперо, несмотря на усилия Эмерсона прогнать его прочь.

Единственными из наших друзей, которые не явились, были преподобный Сейс, который, как я с огорчением узнала, страдал от приступа ревматизма (о чём Эмерсон совершенно не жалел), и мистер Питри. Чета Питри в тот год пребывала в Абидосе, что сделало их отсутствие ещё более удивительным. Говард объяснял этот факт навязчивыми привычками Питри. Эмерсон приписывал причину злобе и ревности.

– По крайней мере, – кисло заметил он, – нам не нужно бояться вмешательства местных воров. Они не смогут добраться до места, не споткнувшись о журналиста или археолога.

Наши известные и неизвестные враги действительно проявляли исключительное отсутствие интереса. Мы больше ничего не слышали о Риччетти; одна мирная ночь сменяла другую как в гробнице, так и на дахабии. Это было, на мой взгляд, зловещим знаком, но Эмерсон категорически отказался согласиться со мной (равно как вообще обсуждать этот вопрос). Воистину, нет более слепого, чем тот, который видеть не желает![167] Хотя частично это и моя вина. Работа целиком поглотила меня. Я стала самодовольной и беспечной. И со временем заплатила ужасную цену за это самодовольство.

Но какой египтолог мог устоять перед очарованием нашей гробницы! Окрашенные рельефы восхищали, краски едва выцвели, контуры были резко очерчены. Эмерсон и Уолтер потратили немало времени, споря об историческом значении различных сцен и переводах иероглифических надписей, но я избавлю неосведомлённого Читателя от дальнейших подробностей. (Читатель, желающий узнать подробности, найдёт их в нашей предстоящей публикации «Гробница Тетишери в Фивах»: четыре тома и цветные изображения в пятом, in-folio[168]).

Очистка преддверия заняла меньше времени, чем я ожидала. Нынешние воры интенсивно потрудились, разбрасывая обломки в поисках сколько-нибудь ценных объектов и нарушая стратиграфию[169] до такой степени, что даже Эмерсон признал: нет никакой надежды восстановить первоначальное расположение. Большинство оставшихся предметов оказались там гораздо позже, чем во времена Тетишери, и были низкого качества. Расхитители гробниц оставили очень мало, расчленяя мумии в поисках амулетов и разбивая хрупкие деревянные гробы. Воры попали в нашу гробницу, расхищая захоронения жреческой семьи Двадцать первой династии, которая использовала преддверие Тетишери в качестве своей семейной гробницы до того, как лавина или землетрясение скрыли вход.

Мы считали работу увлекательной, но журналисты – нет. Выждав некоторое время, в течение которого из гробницы не вынесли ни мумию, ни драгоценности, ни золотые сосуды, они удалились в отели Луксора, где в основном пили и слушали выдумки местных жителей. Наши друзья-археологи также рассеялись; у них имелись свои обязанности, и, как заметил мистер Квибелл с печальной улыбкой, Эмерсону потребовалось больше времени, чем Питри, чтобы очистить гробницу.

Даже коллегам-археологам Эмерсон не признался, что мы вышли за пределы преддверия. Он закрыл входное отверстие и отказался открыть его снова даже по прямому требованию директора Ведомства древностей.