Пруссия без легенд

И это усиливало государство, овладевшее областью, к которой Пруссия была особенно чувствительна: военной. Ведь Французская революция была не только политической и социальной революцией, но также и военной. Теперь во Франции было нечто новое: всеобщая воинская повинность. И уже в военные годы 1792/95 пруссы вынуждены были испытать шокирующий опыт — то, что французская революционная армия придала войне совершенно новое размерение, не только своей массовостью, но и своим боевым духом. Ведь Французская революция сделала французских крестьян одновременно солдатами и свободными собственниками, теперь они действительно сражались за "свою" землю. Если Пруссия не желала отстать в области своей до той поры наиболее сильной стороны, военной, то тогда и в Пруссии каким-то образом надо было сделать нечто подобное, только разумеется без революции: этот вывод заботил прогрессивные головы в Пруссии уже с 1795 года. Что ими двигало, Гарденберг после военной катастрофы 1806 года облек в краткую формулу. Идеям 1789 года было невозможно противостоять, писал он. "Могущество этих принципов столь велико, что государство, которое их не принимает, будет вынуждено видеть либо свой закат — либо их насильственное введение". И еще: "Демократические принципы при монархическом правлении — это кажется мне соразмерной формой для нынешнего духа времени".

Очень хорошо сказано, однако само собой разумеется — легче сказать, чем сделать. Что представлялось прусским реформистам — освобождение крестьян, всеобщая воинская повинность, ликвидация сословных барьеров между аристократией и буржуазией — было более, чем просто реформы, это было бы революцией сверху, а новый король Фридрих Вильгельм III, хотя и в целом до того бывший близким к новым идеям, был чем угодно, но только не революционером. Он был очень обывательским, очень прозаическим королем, образцовым мужем прекрасной, умной и популярной королевы Луизы, добродетельным, умеющим приспосабливаться, в своем застенчивом и слегка угрюмом роде прогрессивным, однако нерешительным и при этом боязливо-упрямым. Его самое любимое время, как говорил один из его советников за его спиной, было время для раздумий.

И кроме того, противодействие! То, что прусская армия, до той поры непобедимая и украшенная лаврами войн эпохи Фридриха (правда, слегка увядшими), противилась всем реформам, было едва ли не самым несущественным. Армии консервативны, и это представляется политическим законом природы. Больше значило нечто другое. Пруссия не могла стать второй Францией, даже при все желании, просто потому, что у нее была совсем другая общественная структура.

Французская революция была буржуазной революцией, и французские крестьяне получили свободу благодаря тесному классовому союзу с сильными, революционными городскими имущими слоями населения. Но сильного, сознательного городского слоя собственников в Пруссии тогда не существовало, его просто-напросто не было. 87 процентов прусского населения в 1800 году жило в деревнях и имениях на земле, а из оставшихся 13 процентов лишь 6 процентов в городах с числом жителей более 20 000. И эти 6 процентов — все вместе взятые они составляли едва более полумиллиона, включая мальчиков на побегушках и прислугу — были, наряду с весьма невзыскательным, почти бедным купечеством, чистыми образованными горожанами: пасторами, профессорами, учителями, художниками и (в подавляющем большинстве) чиновниками. С ними нельзя было сделать никакой революции, в том числе и революции сверху.