Мишель в очередной раз глубоко вгрызся, и тут же всем телом ощутил, как дерево чуть покачнулось.
— Упс!
Отплевывался от щепок он, уже отскочив подальше.
— Ага! — ухмыльнулась Линдси, подходя ближе. — То-то же! Смотри! Сам уронишь?
— Не, давай ты, — отплевавшись, ответил Мишель, стараясь не смотреть ни на себя, ни на ее одежду.
— Ладно, так и быть, — бросив бобру его подсохшую рубашку, полувеликаншка уперлась в ствол багром, надавила слегка... и только ветки затрещали, когда лесина ударилась о землю рядом с соседней.
Едва только взвихренный ветками снег упал на землю, как Линдси уже обрубала сучья. Мишель посмотрел на рубашку, вздохнул и набросив ее на пень, принялся помогать. Может эта великанша и носит насоджев килт, чтоб ей икнулось... но все равно при этом остается хорошим другом. И как же ей не помочь?
— Вот скажи малой, — спросила Линдси, не прерывая ритмичных взмахов. — Чего ради ты вообще это одеяло натянул?
Мишель скривился, но ответил:
— А как ты думаешь?
— Тю! Из-за меха что ли?!
— Что же еще-то?
— О, как! — покачала головой Линдси, отрывая свободной рукой надрубленную ветку. — А расскажи-ка мне малой, как же тебя до такого судьба довела, а? Не сам же по себе мех таким стал?
— Ясно дело, не сам! — прошипел бобер, со всех сил врубаясь в неподатливое сплетение ветвей. — Паскалевы ручки поработали!
— Да?! Это что ж это, Паскаль тебе в пиво энтот свой... состав подлила, что ли?! — изумилась полувеликанша.
— Ну почему в пиво-то, — буркнул Мишель. — Сам выпил.
— Сам... А что пьешь, ведал?
Мишель смутился, вздохнул, но ответил:
— Угу.
— Значит ведал, а все одно, выпил!
— Да не знал я! — возмутился бобер. — То есть, знал, но не ведал! То есть... она мне не сказала, каким цветом я буду! Вот.
— И все равно выпил. А чего пил-то?
— Ну да я... — Мишель смутился окончательно. — Да я вот... а она... а я...
— Понятно, — ухмыльнулась полувеликанша. — Эх, бабы, бабы. Жопой она повертела, сиськами потрясла, ты и растаял.
Бобер только вздохнул.
— Вот и получается, винить тебе некого. Сам выпил, что ж теперь поделать? Тока жить дальше.
— Но почему все продолжают напоминать мне об этом? - Мишель со всей силы воткнул топор в основание ветки, осыпав щепками короткие ноги.
— Ты про наши килты? — Линдси указала на свою юбку-плащ. — Эх малой, малой... а головой-то подумать? То ж лучший эльфквеллинский тартан! Дорогой — жуть! И заказ с купцом ушел куду как задолго до твоего ентого... перекрашивания! По осени, мы его заказали. Ты тогда еще даже бобром не стал. Так-то! А цвет мы вообще не выбирали. О цвете, да рисунке, мы тогда даже и не подумали.
— Это что, получается, какой прислали, такой и носите? — удивленный Мишель на миг даже позабыл обиду.
— Во-во! И я то же сказываю. А куда теперича? Денежки-то того уже. Ушли! Вот и носим.
Юноша поухмылялся, почесал над глазом, смахнул с носа каплю пота:
— А если перекрасить?
— Не вопрос! — закивала полувеликанша. — Оплатишь?
Мишель окинул взглядом возвышающуюся рядом фигуру, прикинул длину и ширину ткани, пошедшей на большой килт, этакую юбку-плащ, со всеми его бесконечными складками...
— Мда.
— Во-во! И я то же самое. Что уж теперь-то. Судьба, она конечно злодейка, и вообще, змея подколодная. Ладно, тебя перекрасила, меня вон вообще, сиськами на старости лет наградила. Вот оно мне надо, а? — полувеликанша сердито оторвала последнюю, самую тонкую веточку. — И что мне теперь? Помирать? Ха! — она вытерла пот ладонью, оглянулась на остальных лесорубов, которые тоже заканчивали свою часть работы. — Вот сейчас Сарош хлысты утащит, в лагерь спустимся, так вот, припасен у меня бочонок...
— Пиво у тебя уж больно забористое, так в голову и шибает, — пожаловался Мишель. — Но вкусное!
— Так-то лучше! — басом хохотнув, полувеликанша наклонилась и бросила юноше рубашку. — Только обещай мне, что больше прятаться не будешь.
Мишель взял все еще мокроватую рубашку, посмотрел на нее...
— А! Ладно! Все равно ж ничего не переделаешь. Пусть, как есть так и будет!
Линдси усмехнулась, накручивая на руку одну из кос:
— Вот! Так оно и надо! Так себя и держи! Молодцом-удальцом!
И с посильной помощью бобра, а также других лесорубов, занялась подготовкой очередного воза. А рубашка? А что, рубашка. Ее Мишель бросил в фургоне, да так и забыл. Надолго забыл.
Перевод —
Литературная правка —
Горечь и сладость
Паскуаль Поркупиннэ
Год 706 AC, начало октября
Залежался я тогда, вот как есть залежался. Ну, то есть совсем. Надоело. Бока в тот день отлежал, на стены налюбовался, на окно потолочное, мутное тоже. К Бреннару заглянул, жалоб от бедного полосатого мяуки наслушался, на злобного и придирчивого Грегора, пекаря придворного. То-то котейка так округлился, и глазки блестят, от забот наверное! Скоро уже и сам пекарем станет, будет круглый, пышный и шустрый.