Пружинки и золотинки (сборник рассказов) (ЛП)

— Нет! — почти в голос выдохнул юноша. И продолжил, но уже мысленно: «Нельзя мечтать о том, чего все равно не будет!»

Тем временем она оперлась плечом о ствол дерева, сведя лапы вместе, и зябко потирая ими друг о друга. Потом Паскаль вдруг шмыгнула носом и часто заморгала — казалось она вот-вот заплачет.

Мишель тоже прислонился спиной к стволу молодой осины, стволу чуть подавшемуся под тяжелым плечом вроде бы низенького грызуна.

— Я не хочу уходить, — растерянно выдохнул он, — но и остаться я тоже...

Она опустила глаза, нервно елозя ногой по лежащему в сугробе плащу. Мишель еще раз вздохнул, все сильнее и сильнее налегая на ствол осинки спиной, пока какое-то чувство, не слух, не зрение, даже не осязание, что-то совершенно иное, некое рожденное внутри измененного тела ощущение не дало ему понять, что тонкие волокна в подгрызенном стволе вот-вот лопнут. А Мишель совсем не хотел вновь оказаться под упавшим деревом, пусть даже и деревцом... Тогда юноша резко выдохнул и шагнул вперед:

— Что, так и будем торчать, пока не замерзнем?

Слова юноши заставили ее вздрогнуть, она едва слышно шмыгнула носом и отвернулась, приседая. Дотянувшись, накрыла блекло-оранжевые иглы отсыревшим плащом и опять скользнула за дерево, скрываясь от взгляда Мишеля.

А бобер так и стоял, притоптывая валенком падающие с неба снежинки, взгляд его, пока из-за ствола доносились сдавленные рыдания, становился все мрачнее и мрачнее. Наконец Мишель не выдержал:

— Паскаль!

— Угу, — выдохнула она, опять шмыгнув носом и вытирая глаза платком.

Юноша сжал лапы в кулаки, в очередной раз топнул валенком... и, обойдя вокруг ствола, прижал дикобразиху к груди.

— Паскаль... Паскаль... — шептал он, гладя вздрагивающую самку. — Ну почему у нас все как-то наперекосяк?

— Прости, — шептала она в ответ, — извини, извини, прости... — слезы, до того сдерживаемые, буквально полились, а  Паскаль зарыдала в голос. — Это я, я такая... только я виновата...

Вот так и смотрел. Ну там, плечом стенку подпер, сам на лавке примостился, хвост там пристроил... от печки подалее, а то жарко. И любовался. Ага. Как Паскаль значит сидит. На большой поварне, значит, за главной печью, в уголке мы ее пристроили. Саму на стул, ноги в тазик с водой погорячее и горчицы, горчицы! В лапы чашку с бульоном, прямо из котла повариха зачерпнула, а главный повар, тот самый хряк, я про него уже говорил, перцу сыпанул. Весь перекосился, от жадности аж пятачек на сторону уполз, но сыпанул щедро, полной горстью.

Ну да,  в общем, она сидит и я сидю... сижу, смотрю. На нее, да просто вокруг. А что? Поварня своей жизнью живет. Вот я и смотрю, я ж тут работал, меня тут еще помнят. Вот кто-то, куда-то что-то тащит... а кто-то уже утащил и сейчас от поварихи убегает... в углу на каменной плите разверстую тушу пластают, в другом углу тот самый хряк, ну который кухонный распорядитель, главный повар, по-простому, специи отвешивает, аж вспотел, как на весы уставился. А тут, в полутемном закутке за большой печью дикобразиха носом шмыгает и желтыми иглами щелкает — от холода значит. Ага.

— Ну как? — спросил я. Да не, вы не подумайте, я вовсе и не собирался... но уж больно сильно она чихала и дрожала.

— О-о-ох-х... — все так же дрожа, выдавила она.

Ну, вот как можно так замерзнуть? Я тогда только плечами пожал. Ага-ага, это сейчас я умный, год спустя. Тогда-то и не подумал, что плащ-то у нее мокрехонек был, в подтаявшем снегу полежав. И шерсть под снегом намокла. Да босиком. А я в валенках, да сухой, да в сухом же плаще. Вот только где были ее мозги, что под снегопад босиком, да в легком плащике поперлась... Ну, вся она в этом. Рассеянная и... рассеянная.

— Посидеть с тобой?

— Нет-нет, спасибо, я... ЧХИ! — Паскаль отерла текущий нос тряпицей, глотнула еще бульона... — Чхи! Чхи!

— Ладно уж, посижу.

Она кивнула, больше не пытаясь говорить, только утирая попеременно слезы и текущий нос.

Я вздохнул... но сказал совсем не то, что хотел, и что надо было бы сказать:

— Подумал тут... малость. Знаешь, все плохое, что ты могла со мной сделать, уже сделано.

— Х-х-хорошо, ч-ч-что ты т-так д-думаешь, — пробормотала она едва заметно усмехнувшись.

— Нет, правда, я серьезно! — я тоже улыбнулся, но открыто. — Не, я понимаю, фантазия твоя неисчерпаема, а мастерство ей подстать, но спасибо уже и на том, что ты не раскрасила меня как себя.

Паскаль на миг нахмурилась, даже сердито прижала уши и сверкнула глазами, но потом чуть раздвинула губы в улыбке.

Эх-х-х... вот так бы и лизнул бы! Такая у нее улыбка... резцы белые, крупные, под салатного цвета губками блестят... и глаза изумрудные, так и сверкают! Эх!

— Я в том смысле... ну... тогда все метаморцы начали бы нас путать... ведь мы были бы одинаковыми, за исключением игл, а?

Ага, чтобы отвлечь женщину, нужно ее рассмешить. Лучше уж пусть улыбаться, чем плачет. И пусть я несу полный бред, зато она улыбнулась чуть шире. И дрожит от холода меньше, хотя иглы еще друг о друга постукивают.