В параноидно-шизоидной позиции нет нужды, чтобы этой проблемой занимались перверсивные механизмы, поскольку расщепление гарантирует, что хорошие и плохие переживания удерживаются обособленно друг от друга. Младенец ассоциирует с хорошей грудью только хороший опыт, поскольку всякая фрустрация или разочарование отщеплены и связаны с совершенно другим объектом – плохой грудью. В частности, Бион (Bion, 1962a) описал, что отсутствие хорошего объекта переживается конкретно как присутствие плохого объекта во внутреннем мире. На параноидно-шизоидном уровне функционирования индивид справляется с фактами жизни при помощи расщепления и всемогущего контроля. Младенец способен поддерживать у себя иллюзию, что он
Когда начинается интеграция, индивид приходит к признанию того, что хороший и плохой объекты – это один и тот же объект, что в конечном итоге приводит к некоторому принятию реальности и движению к депрессивной позиции. По мере проработки проективная идентификация ослабевает, и все больше признается обособленность самости и объекта, так что эти отношения становятся менее нарциссическими. Поэтому в реальности обнаруживаются два родственных разграничения: между хорошим и плохим объектами и между самостью и объектом. Признается, что грудь не является целиком и полностью хорошей, однако ее хорошесть, с точки зрения субъекта, принадлежит ей, а не создана им самим.
Однако часто эта интеграция представляет слишком сильную угрозу и устанавливается отношение с реальностью третьего типа, а именно перверсивное отношение. Интеграция и не принимается, и не отвергается полностью. Расщепление ослабевает, однако противоречие сохраняется и становится проблемой. Именно теперь выход из такой ситуации дает перверсивное оправдание того, что индивид одновременно придерживается противоположных точек зрения.
Благодаря этому первому факту жизни пациент начинает признавать, что не все хорошее, что он переживает, исходит из него либо контролируется им. Это приводит его к принятию существования хорошего внешнего объекта, но принятие это неполное – в то же самое время он готов его и отрицать. В анализе мы иногда наблюдаем, как пациент регулярно посещает сеансы и в целом понимает ценность анализа, признавая его хорошим. Но в то же время он отвергает каждую данную ему интерпретацию, ибо ни одна из них как будто не отражает ту «хорошесть», которую он усматривает в анализе. Часто пациент «разрешает» это противоречие с помощью «искусных» объяснений, например: «Аналитик втайне согласен со мной в том, что я особенный, но по профессиональным соображениям вынужден относиться ко мне так же, как и к другим пациентам».
Здесь нет возможности обсуждать нарциссические защиты, которые тщательно изучали многие авторы – отчасти их работа освещена в главе 4. Понятно, что при признании реальности внешнего источника хорошего возникает ряд тревог и все они являются аспектами переживания отдельности. Вероятно, самым разрушительным, калечащим последствием отдельности является возникновение зависти, которая, возможно, служит наиболее мощным фактором, поддерживающим нарциссическую защиту. Если попытаться найти аналогичный «сексуальной перверсии» термин для описания такого типа неверного истолкования реальности, может быть, лучше всего подойдет обозначение
Второй факт жизни, по Мани-Кёрлу, заключается в «признании сношения родителей как в высшей степени созидательного акта», и это также поэтическая формулировка. Таким образом обозначается круг проблем, связанных с признанием первичной сцены и эдипова комплекса. Вмешательство третьего объекта в отношение ребенок – мать вызывает новые проблемы и новые вопросы. Провоцируется ревность, и тема созидательности символизируется любопытством ребенка в отношении того, откуда берутся дети.
Когда эти проблемы успешно решены, ребенок начинает признавать созидательность родительской пары и посредством идентификации с родителями может приступить к собственной созидательной жизни, в том числе – к сексуальным отношениям. Если он не способен отступиться от родителей и ему требуется участие в их сексуальных отношениях, он увязает в них и оказывается неспособным оставить родительский дом – иногда символически, а иногда и реально.