Психоанализ культуры

Я уже говорил и охотно ссылался в этом отношении на согласие с другими авторами, что центральным фактом в религиозной истории евреев стала утрата богом Яхве его собственных главных черт и все большее сходство со старым богом Моисея Атоном. Правда, сохранялись и серьезные различия, которые кое-кто с первого взгляда был склонен переоценивать, но они легко объяснимы. Атон начал доминировать в Египте в счастливую эпоху устойчивого благополучия, и, даже когда империя зашаталась, его почитатели сумели отринуть все невзгоды и покинуть страну, славя его творения и наслаждаясь ими.

Судьба принесла еврейскому народу ряд тяжелых испытаний и мучительных наблюдений, его бог стал жестоким и непреклонным, да еще и гневливым. Он сохранил главное свойство универсального бога – править всеми странами и народами, но тот факт, что его почитание перешло от египтян к евреям, проявился в дополнении о том, что евреи – его избранный народ, чьи особые обязанности повлекут за собой в конечном счете и специфическое воздаяние. Наверное, народу нелегко было совместить веру в то, что ему отдает предпочтение всевогущий бог, с горестными испытаниями своей злосчастной судьбы. Впрочем, не стоит заблуждаться: чтобы заглушить сомнения в боге, люди заметно усиливали чувство собственной виновности, а в конечном счете ссылались, видимо, «на неисповедимые пути Господа», как верующие поступают и сегодня. Кого-то, может, и удивляло, что бог насылает все новых и новых насильников (ассирийцев, вавилонян, персов), которые порабощают народ и жестоко с ним обращаются, но могущество бога видели в том, что все эти злобные враги, в свою очередь, сами оказывались побежденными, а их царства исчезали напрочь.

Наконец по трем важным пунктам более поздний бог евреев стал равен старому богу Моисея. Первый и наиболее важный момент: он действительно оказался признан единственным богом, рядом с которым немыслим никто другой. Монотеизм Эхнатона был глубоко усвоен целым народом. Более того, народ оказался настолько привязан к этой идее, что она стала ядром его духовной жизни, не оставив ему никаких других интересов. Народ и ставшее править им жречество в этом отношении были едины, но если деятельность жрецов сводилась к совершенствованию обрядов почитания бога, то это противоречило мощным устремлениям народа, пытавшегося вновь вернуть к жизни два других поучения Моисея о своем боге. Голоса пророков возвещали, что бог отвергает устаревшие обряды и жертвоприношения, а требует лишь веры в него и жизни согласно истине и справедливости. И, превознося простоту и святость жизни в пустыне, они явно находились под влиянием идеалов Моисея.

Теперь самое время затронуть вопрос, есть ли необходимость вообще говорить о влиянии Моисея на окончательное формирование иудейского представления о боге, не удовольствоваться ли допущением спонтанного продвижения к более высокой духовности в растянувшемся на столетия развитии культурной жизни. О возможности подобного объяснения, которое положило бы конец всем нашим загадкам, следует высказать два соображения. Во-первых, оно ничего не объясняет. Такие же ситуации у определенно очень высокоодаренного греческого народа привели не к монотеизму, а к размыванию политеистической религии и к началу философского мышления. Насколько нам удалось понять, монотеизм в Египте появился в качестве побочного продукта империализма, бог стал отображением фараона, неограниченно правившего гигантской мировой державой. У евреев же политическое состояние было исключительно неблагоприятным для перехода от идеи бога отдельного народа к идее универсального вседержителя. И откуда у этого крошечного и слабосильного народа появилась дерзость выдавать себя за самого любимого ребенка великого Господа? Вопрос появления монотеизма у евреев таким образом либо остается без ответа, либо довольствуется известным замечанием, что именно в этом выразился особенный религиозный гений этого народа. Гений же, как известно, непостигаем и не предполагает вопрошаний, а посему не следует привлекать его для объяснения раньше, чем откажут все иные решения[93].