Психоанализ культуры

Попытаемся приблизиться к этому объекту с противоположной стороны. Мы понимаем, что первобытному человеку бог был необходим как создатель мира, предводитель племени или личный опекун. Этот бог занял свое место за спиной умерших отцов, о которых традиция еще в состоянии что-то сказать. Человек более поздних времен, нашего времени, ведет себя таким же образом. И, даже став взрослым, он остается инфантильным и нуждающимся в защите; он считает, что не может лишиться опоры на своего бога. Как это ни бесспорно, однако понять удается не без труда, почему лучше иметь единственного бога, почему именно продвижение от генотеизма к монотеизму приобрело потрясающее значение. Определенно, как мы уже выяснили, верующие соучаствуют в величии бога, и чем он могущественнее, тем надежнее защита, которую он способен обеспечить. Но предпосылкой мощи бога не обязательно является его единичность. Многие народы видели преимущество своего верховного бога только в том, что он правил другими, подчиненными ему богами, и не умаляли его величия из-за существования других богов. А когда этот бог стал великим и начал заботиться и о других странах и народах, то это означало всего лишь некоторую утрату близости с ним: своего бога как бы разделили с чужаками, так что вознаграждать себя за это пришлось с помощью отговорки, что все же предпочитает он их. Можно также воспользоваться тем доводом, что представление о едином боге само по себе является прогрессом в сфере духа, но в данном отношении его нельзя оценивать очень высоко.

Этому очевидному пробелу в мотивации истинные верующие знают только одно достойное возмещение. По их словам, идея единственного бога действует так захватывающе, что является вечной истиной, которая, будучи долго скрываемой, наконец вышла наружу и должна была всех увлечь за собой. Мы обязаны добавить, что наконец-то фактор подобного рода стал соразмерен величию предмета, да и его успеху.

Мы тоже хотели принять подобное решение, однако натолкнулись на одно сомнение. Аргумент верующего базируется на оптимистическо-идеалистической предпосылке. В противном случае не удастся убедить себя, что человеческий интеллект обладает особенно тонким чутьем на истину, а психика человека демонстрирует повышенную склонность усваивать ее. Скорее, мы убедились в противоположном: наш интеллект очень легко, без всяких предосторожностей впадает в заблуждение и ничему не доверяет легче, чем тому, что потакает – без всякой оглядки на истину – нашим иллюзорным желаниям. Поэтому к нашему согласию с этим аргументом мы должны добавить оговорку. Мы тоже уверены, что решение истинного верующего содержит истину, но не объективную, а историческую. И мы присваиваем себе право исправлять определенные искаения, которые эта истина претерпела при своем возвращении. Это означает следующее: мы не верим, что сегодня существует единственный бог, но полагаем, что в древнейшие времена существовала единственная персона, которая тогда казалась, должно быть, сверхвеликой и которая, вернувшись в воспоминания людей, возвысилась на этот раз до уровня божества.

Мы предполагали, что поначалу религия Моисея была отвергнута и наполовину забыта, но затем добилась прорыва в форме традиции. Теперь же мы предполагаем, что этот процесс был повторен второй раз. Когда Моисей предложил народу идею единственного бога, в ней не было ничего нового, она означала всего лишь реанимацию некоего переживания из предыстории человеческой семьи, давным-давно исчезнувшего из осознанной памяти людей. Однако переживание это оказалось настолько важным, произвело столь радикальные изменения в жизни человечества или проложило им дорогу, что нельзя не поверить: оно оставило в душах людей какие-то непреходящие следы, сравнимые со следами от традиции.

Из психоанализа отдельных личностей нам известно, что их самые первые впечатления, относящиеся ко времени, когда ребенок едва мог говорить, в какой-то момент проявляют навязчивое по своей природе действие, сами же они осознанно не припоминаются. Считаем оправданным предположить то же самое в отношении наиболее ранних переживаний всего человечества. Одним из этих действий стало, видимо, появление идеи единственного великого бога, которую следует признать пусть и искаженным, но совершенно правдоподобным воспоминанием. Подобную идею отличает навязчивость, и она должна вызывать доверие. В зависимости от степени искажения ее можно назвать и манией. В той мере, в какой она обеспечивает возвращение вытесненного, ее нужно именовать истиной. Так же как и мании психиатрической природы, она содержит крупицы истины, а убеждение больного перебрасывается с этой истины на ее маниакальный антураж.

Последующий текст вплоть до самого конца представляет собой почти не измененное повторение разработок первой части.