Психоанализ культуры

Но уж коли нельзя добиться большей достоверности, то зачем я вообще довожу это исследование до сведения общественности? Сожалею, что и в оправдание своего деяния не могу выйти за пределы догадок и предположений. Конечно, если позволить себе отвлечься от только что приведенных возражений и постараться воспринять утверждение, что Моисей был египтянином, всерьез, откроются очень интересные и далеко идущие перспективы. С помощью определенных, не слишком посторонних допущений можно понять мотивы, руководившие Моисеем, когда он совершал свой неординарный поступок, а из-за тесных связей с ними уловить возможную мотивацию многочисленных характерных черт и особенностей законодательства и религии, которые он предложил евреям, и даже побудить к выработке важных представлений о возникновении монотеистических религий в общем и целом. Однако разъяснения подобной важности нельзя основывать только на психологическом правдоподобии. Если же мы принимаем египтянство Моисея за исторически установленный факт, потребуется по меньшей мере вторая точка опоры, чтобы защитить множество всплывающих возможностей от критики в том смысле, что они – порождение фантазии, слишком удалившейся от реальности. Объективного доказательства того, на какое время приходится жизнь Моисея, а значит, и Исход из Египта, было бы для этого почти достаточно. Однако таких данных нет, и поэтому, пожалуй, лучше воздержаться от сообщения любых других выводов из воззрения, что Моисей был египтянином.

II. Если Моисей был египтянином…

В более ранней статье в этом же журнале[43] я попытался новым аргументом подкрепить предположение, что человек по имени Моисей, освободитель и законодатель еврейского народа, был не евреем, а египтянином. То, что его имя родом из сокровищницы египетского языка, подмечено уже давно, хотя и не было по достоинству оценено. Я же добавил, что толкование связанного с Моисеем мифа о подкидыше побуждает к выводу, что он был вроде бы египтянином, которого насущная потребность народа сделала евреем. В конце статьи я заявил, что из гипотезы египетской национальности Моисея вытекают важные и далеко идущие следствия. Однако я не был готов публично поручиться за нее, поскольку она основывалась только на психологическом правдоподобии и не располагала каким-то объективным подтверждением. Чем более значительными становились полученные таким образом воззрения, тем острее воспринималось предостережение не подставлять их без серьезного основания под критические нападки окружающих, подобно медной статуе на глиняных ногах. Никакое сколь угодно соблазнительное правдоподобие не защищено от ошибки. Даже если все части какой-то проблемы выглядят согласованными, подобно деталям игры по их сборке, следует помнить, что правдоподобие не есть истина, а истина не всегда правдоподобна. И наконец, вряд ли кому-то захочется оказаться в рядах схоластов или талмудистов, довольствующихся игрой собственного остроумия и безразличных к тому, насколько далекими от реальности окажутся их утверждения.

Несмотря на эти сомнения, которым сегодня так же трудно противиться, как и тогда, из столкновения моих мотивов последовало решение добавить к тому первому сообщению это продолжение. Однако снова сказано будет не все, даже не самая важная часть целого.

I

Итак, если все же предположить, что Моисей был египтянином, первым выигрышем станет новый, трудноразрешимый вопрос-загадка. Когда какой-то народ или племя[44] готовится совершить грандиозное деяние, не приходится ожидать ничего, кроме того, что один из сограждан или соплеменников возьмет на себя роль вождя или будет избран на эту роль. Сложно, однако, догадаться, чтó должно было подвигнуть знатного египтянина, а возможно, и принца, жреца, важного сановника возглавить толпу пришлых, культурно отсталых чужеземцев и вместе с ними покинуть свою страну. Известное пренебрежительное отношение египтян к чуждым им народностям делает событие крайне маловероятным. Более того, по этой причине даже историки, признававшие имя египетским и приписывавшие его обладателю знание всей мудрости Египта, не собирались допускать напрашивавшуюся возможность, что Моисей был египтянином.

Вскоре к этой первой трудности добавляется вторая. Нам не следует забывать, что Моисей был не только политическим вождем осевших в Египте евреев, но и их законодателем, наставником, он вынудил их пользоваться новой религией, еще и сегодня называемой по его имени Моисеевой. Но не трудно ли одному человеку учредить новую религию? А когда кто-то собирается повлиять на религию другого человека, то не будет ли проще всего обратить его в свою веру? Безусловно, еврейский народ не остался в Египте без какой-то формы религии, а если предлагающий ему новую Моисей был египтянином, то не следует исключать предположение, что эта другая, новая религия была египетской.