На Окинаве громкоговорители, установленные на танках, использовались очень изобретательно. Американские танкисты японского языка не знали. Японцы зарылись в землю как кроты, и безнадежность положения заставляла солдат яростно сражаться, не жалея себя. Если бы американцам удалось забросать гранатами входы в их пещеры или пройтись бронированными бульдозерами по их окопам, похоронив многих заживо, все равно оставалась вероятность того, что часть солдат уйдет по подземным ходам и позже, скорее всего ночью, вылезет на поверхность и погубит многих американских парней прежде, чем будет уничтожена. Американцы и японцы не могли договориться, и потери могли быть очень большими. Сотни и сотни американских солдат погибли бы, выкуривая японцев из их нор. Поэтому на американских танках были установлены громкоговорители, кроме того, эти танки были снабжены радиотелефонами, чтобы команды танков имели возможность общаться между собой, а командный танк мог сообщать в штаб о том, как складывается обстановка. Впрочем, одновременно этого делать было нельзя.
В штабе сидели американские японцы, которых на специальных курсах по ораторскому искусству отучили от американского акцента. Они ждали команды.
Танковая часть с громкоговорителями вышла в долину, и ее командир оценил ситуацию. Затем он связался по радиотелефону со штабом и сказал:
– Передо мной склон холма. Ничего особенного. Вижу пять или шесть нор, но не могу сказать, есть ли в них японцы. Могу подняться на холм. На его вершине вижу два дерева и несколько могил слева по склону.
Эта листовка приблизила конец войны, точно так же как и листовка, сброшенная на японские города, в которой японскому народу сообщались условия капитуляции. На одной ее стороне сообщается о последних поражениях вермахта, а на другой – рассказывается о том, что ждет Германию в будущем по условиям Ялтинской конференции.
Американский японец в штабе спросил:
– Дадим обычное объявление, сэр?
– Прикажите им собраться перед могилами. Для этого им придется спуститься с холма. Включать?
– Да, сэр, включайте.
После этого командир танка подключал свой радиофон к реле, в результате чего автоматически включались рупоры. Громкий, словно принадлежащий Богу, голос заполнял всю долину. Он шел ниоткуда и говорил на хорошем, чистом японском:
– Внимание, японские солдаты, внимание! К вам обращается командир американского танка. Моя задача – уничтожить все ваши средства сопротивления в этой долине. Внимание! Я располагаю огнеметами. Из них будут обстреляны все ваши норы и пещеры. Входы в пещеры находятся под прицелом пушек. Никому из вас не удастся спастись. Приказываю всем японским военным прекратить сопротивление! Приказываю всем японским военным прекратить сопротивление! Японские военные должны собраться перед кладбищем, слева от американских позиций, справа – от японских.
Громкоговоритель смолк, и командир головного танка наблюдал. Сначала один японец, потом другие маленькими группками начали подходить к месту сбора. Тогда командир снова сообщал в штаб:
– Я думаю, часть из них засела на вершине холма. Попробуйте еще раз. Подождем еще минуту-другую. Если они не выйдут, я продвинусь вперед и включу громкоговоритель, когда достигну вершины…
– Слушаюсь, сэр. Как вы думаете, где именно они прячутся?
– Не могу сказать. Везде.
Снова раздается голос: «Внимание! Я обращаюсь к японским солдатам, засевшим на вершине холма. Полк под командованием полковника Мусаши, который стоял позади вас, сдался прошлой ночью, и все его солдаты содержатся в очень хороших условиях. Вам тоже дается шанс спастись. Внимание, через несколько минут я поднимусь на холм…»
Еще несколько военных, маленьких, словно муравьи на песчаной дюне, стали спускаться к месту сбора сдающихся.
Часть четвертая
Психологическое оружие после Второй мировой войны
Глава 14
Холодная война и семь локальных войн
Послевоенный период оказался гораздо более тяжелым, чем надеялись американцы. Хотя борьба с фашизмом и японским милитаризмом завершилась полной военной и психологической победой, противоречия между странами-победительницами породили такое недоверие и напряженную атмосферу, что наши дни можно сравнить скорее с эпохой Тридцатилетней войны в Европе, чем с мирным временем, как его понимали образованные круги населения в XIX веке.