Психология глупости

В своей замечательной «Настольной книге о глупости» Ален Роже развивает тему «самодовольного рассудка»: надменный дурак считает, что человеку достаточно быть умным[46]. Глупость, по его мнению, олицетворяет (выставляя на посмешище) основные законы логики: тождества, противоречия, исключенного третьего. Дурак хочет, чтобы любое предложение было правдивым или лживым («ты меня любишь или нет?»), он не терпит противоречий («нельзя одновременно иметь какую-то вещь и ее противоположность»), и главное – он очень любит тавтологию («дело есть дело», «еврей есть еврей»). Флобер и Блуа особенно хорошо видели эту отождествляющую природу буржуазной глупости, которая находит удовольствие в штампах и избитых истинах («все артисты – несерьезные люди»). В этом проявляется честолюбие дурака, удовлетворение от тавтологии, которая ни о чем не говорит, потому что всегда верна. Тавтологию употребляют, когда не хотят сказать ничего важного и толкового, а лишь напомнить о том, что вещи идентичны самим себе: «деньги есть деньги», «женщина есть женщина» – и справедливо замечание Брассенса «если ты дурак, то ты дурак». Здесь тавтология приближается к вздору, пустой болтовне, бесстыдно выставляющей себя напоказ. Это также признак еще одного вида глупости – твердолобой, примером которой является глупость военная, по природе своей авторитарная (Грэм Олрайт поет: «Сил больше не осталось, а старый хрен велел идти вперед»).

Для романтиков «рассудок глуп сам по себе».

Эпоха массовой глупости

Стереотипное мышление характерно для всего мира, это мышление толпы, которой романтики противопоставляют человека, способного во имя искусства противостоять всеобщему обезличиванию. Но в XX веке (и еще больше в XXI) даже искусство становится глупым и фальшивым, как, например, китч – вид глупости по отношению к красоте, болезнь эстетического восприятия[47]. Но главное – глупость теряет свои индивидуальные черты, как это было еще в XVII и XVIII веках, и становится массовой. Порождение вздора, ранее свойственное только прессе, становится настоящей эпидемией в СМИ, интернете и социальных сетях, которые распространяют его в таких огромных дозах, что превращают в политическую силу. Все это становится частью эпохи постправды, которую было бы правильнее назвать эпохой вздора: возникновение определенного типа речи и мышления, для которых истина больше не имеет значения, важен лишь производимый эффект. Вздор одновременно глуп, потому что неконтролируем, и изворотлив, потому что находится на службе политических стратегий и пропаганды.

Если первопричиной глупости является чрезмерная рассудительность, как мы можем доверять рассудку, чтобы противостоять ей? Перед этой дилеммой оказались все мыслители, которые – от Ницше до Хайдеггера, от Сартра до Фуко – обвиняли рассудок и эпоху Просвещения в том, что они породили массовую культуру, технику и тоталитаризм. И зачастую решали ее, предпочитая, как и романтики, иррационализм. Но болезнь под названием «глупость» невозможно вылечить отказом от рассудка. Для этого необходимо критическое мышление, осознающее ее пределы.

Человеку свойственно заблуждаться Жан-Франсуа Мармьон, психолог и главный редактор журнала «Le Cercle Psy»

Если вы еще не знакомы с Homo economicus[48], поторопитесь, пока он еще шевелится. Вплоть до рубежа веков он считался моделью самостоятельного субъекта, определяемого согласно «ожидаемой полезности» своего выбора, действующего с оптимальной выгодой, особенно финансовой. Эгоистичный, рациональный и неизменный. Центральная фигура неоклассической экономики. Это было просто, красиво, неправильно.

Изыди, гомо экономикус!

Психологи долгое время не имели единого мнения по поводу этой модели. Можно догадаться, что психоаналитикам, склонным к поиску неосознаваемых стремлений, скрытых мотиваций, темных сторон личности, было отчего проявить скептицизм перед таким хитроумным и проницательным субъектом. Но остальные в него верили, начиная с когнитивистов, для которых человеческая мысль работает как компьютер, обрабатывая информацию и связывая алгоритмы.

Некоторые модели 1980-х годов (как, например, естественная логика Брэна или теория прагматических схем умозаключений Ченга и Холиока) изображали нас манипулирующими законами формальной логики и репрезентациями[49] (как в случае теории ментальных моделей Джонсон – Лэрда). И все же начиная с 1960-х годов усилиями когнитивистов, таких как Питер Уэйсон со своей «задачей выбора», эта красивая модель дала трещину.

Перед вами на столе лежат четыре карточки. На каждой из них имеется буква или цифра, например D, F, 7 и 5. Описание задачи следующее: «Какие карточки вы должны перевернуть, чтобы проверить истинность следующего утверждения: если на лицевой стороне изображена буква D, то на оборотной – цифра 7?»