Психология кино. Когда разум встречается с искусством

«Я думаю, что они [категории] стали бы рассматривать произведения искусства в виде стратегий по выбору врагов и союзников, по социализации потерь, по защите от сглаза, по очищению, примирению и десакрализации, по утешению и мести, по назиданию и призыву, скрытым командам или инструкциям того или иного рода. Такие формы искусства, как трагедия, комедия или сатира, будут рассматриваться в качестве инструментов для жизни»[256].

Этому подходу Бёрк противопоставляет позицию, согласно которой литература существует в чистой эстетической сфере, не соприкасающейся со внешним миром. По его мнению, литература является «живой» в том смысле, что она переплетается с жизнью своих читателей. И так получается, что это не единственный вид искусства, обладающий таким качеством. Оказывать воздействие на жизнь людей способно любое символическое медиа. Если перефразировать Бёрка, то строчка «фильмы как инструмент для жизни» описывает процесс того, что происходит, когда зрители сознательно применяют смыслы, найденные ими в увиденных кинолентах, к своему собственному жизненному опыту.

Символы в нарративном кино применяют с целью рассказать истории о событиях, связанных в пространстве и времени, и зрители должны понимать и интерпретировать эти символы. Осмысление мира через истории, которые мы рассказываем, – важный компонент работы нашего интеллекта. Психолог Дэн Макадаме утверждает, что мы используем нарративную форму не только для того, чтобы понять художественную литературу, но и чтобы найти ключ к пониманию самих себя[257]. Почему мы всегда рассказываем друг другу истории (в форме разговоров, художественных романов, пьес и кинокартин)? Тем самым мы всегда рассказываем истории в первую очередь самим себе. Наше «я», наша личность – не что иное, как набор конкретных историй. Инсайты, которые мы черпаем из книг невролога Оливера Сакса («Человек, который принял жену за шляпу», «Глаз разума»), основаны не на техническом анализе нейроанатомии, а на способности автора воспроизводить истории своих пациентов. В этих историях он выражает их субъективный опыт, и читатели могут его пациентам сопереживать.

Когда мы говорим об использовании литературы или фильмов в качестве необходимого для жизни инструмента, то задействуем одну из форм нарративного искусства для понимания наших собственных нарративов. Вымышленные истории становятся частью наших жизненных историй, а художественная литература – символическая симуляция опыта. Все, что можно пережить в жизни, творцы могут выразить в сжатой форме художественных нарративов. Истории – это своего рода лаборатории для проведения экспериментов, в которых создаются реалистичные ситуации ради проверки возможных реакций[258]. Читая, мы многое узнаем о самых разных аспектах социального мира и чрезвычайных ситуациях, с которыми никогда не столкнемся лбом в окружающей нас реальности. Нарративные симуляции такого плана символически готовят нас к будущим трудностям, попутно помогая понять ситуации, происшедшие с нами в прошлом. А раз взаимодействие с историями часто имеет в своей структуре эмоциональный компонент, предполагающий идентификацию и сочувствие, то оно может повысить нашу способность сопереживать другим «персонажам»: людям в реальном мире.

У каждого способа рассказывать истории есть свои преимущества и недостатки в контексте их использования как инструментов для жизни. Так, например, написанная повесть требует немалых затрат интеллектуальной энергии, поскольку существует разница в восприятии между способом передачи информации (буквами) и миром произведения. Кино, напротив, состоит из изображений, и поэтому позволяет войти в вымышленный мир относительно легко благодаря своей четкой наглядности[259]. Эта легкость иногда побуждает зрителей уйти от реальности в мир предложенной истории, тем самым отвлекая их от сложной рефлексивной работы по сравнению вымысла и действительности. Однако когда зрители могут наладить необходимую дистанцию, яркие и реалистичные кинематографические симуляции делают опыт просмотра особенно плодотворным, поскольку у зрителя возникает ощущение, что он «был там, испытав все на своей шкуре».