Психология масс

Это возражение кажется безрассудным до нелепости. Оно совершенно безосновательно, ведь интеллект и разум суть предметы научного исследования – точно так же, как все прочие явления, к которым человек непричастен. Психоанализ вправе здесь говорить от имени научного Weltanschauung, поскольку нашу дисциплину никак не упрекнешь в том, что она пренебрегает изучением положения психического в общей картине мироздания. Вклад психоанализа в развитие науки заключается именно в том, что он распространил научные исследования на область психики. К слову, наука, лишенная такого психологического подхода, была бы прискорбно неполной. Впрочем, если дополнить науку как таковую изучением интеллектуальных и эмоциональных функций человека (и животных), то в общем отношении науки к миру ничего не изменится, поскольку вследствие этого не произойдет добавления ни каких-то новых источников знания, ни новых методов исследования. Озарение и откровение, полагаю, могли бы стать подобными источниками, однако их с полным на то основанием можно считать иллюзиями, своего рода исполнением невысказанных желаний. Нетрудно заметить, что требования, предъявляемые к мировоззрению, опираются исключительно на эмоции. Наука принимает в расчет то обстоятельство, что человеческий разум выдвигает эти требования, и готова исследовать их источники, но у нее нет ни малейшей причины признавать обоснованность этих требований. Напротив, она видит в них указание на необходимость тщательного отделения от подлинного знания всего того, что иллюзорно, что может быть плодом подобных эмоциональных требований.

Сказанное вовсе не означает, будто эти желания надлежит с презрением отвергать или недооценивать их значение для человеческой жизни. Мы готовы выявлять те их воплощения, которые они создали сами для себя в произведениях искусства и в системах религии и философии; но при всем том нельзя не отметить того, что было бы неправомерно и в высшей степени нецелесообразно переносить указанные требования в область знания. Иначе мы ступим на путь, ведущий к психозу, индивидуальному или групповому, и отнимем толику ценной энергии у стремлений, обращенных к миру вокруг ради удовлетворения, насколько это вообще возможно, желаний и потребностей.

С точки зрения науки тут вполне применима критическая способность суждений, тут уместно отрицать и опровергать. Недопустимо объявлять, что наука – одна область человеческой мыслительной деятельности, а религия и философия – отдельные от нее области, по крайней мере, сопоставимые по своей значимости, и что наука не имеет права вмешиваться в дела двух других областей; что все они равноправны в притязании на истинность и что каждый сам волен выбирать, откуда черпать свои убеждения и во что верить. Мнения такого рода считаются ныне возвышенными, с широким охватом, терпимыми к чужим взглядам и свободным от нелиберальных предрассудков. К сожалению, эта точка зрения несостоятельна, разделяет все пагубные признаки ненаучного мировоззрения и на практике тождественна последнему. Факты неоспоримы – истина не терпит соперников, не допускает никаких компромиссов или ограничений, а исследования рассматривают каждую область человеческой деятельности как самоценную и потому прибегают к беспощадной критике, если замечают вторжение из какой-либо другой области.

* * *

Среди трех сил, смеющих оспаривать обособленное положение науки, только религию следует воспринимать всерьез – как настоящего врага. Искусство почти всегда безобидно и полезно; оно довольствуется иллюзорным бытием и не жаждет иного. Если не принимать во внимание тех немногих людей, о которых говорят, что они «одержимы» искусством, оно не пытается вторгнуться во владения реальности. Философия же не противостоит науке как таковой: она ведет себя как наука и действует отчасти теми же самыми методами, но отдаляется от науки в тщетных попытках выдать себя за отображение мироздания, лишенное пробелов и непротиворечивое (эта картина рушится с каждым новым шагом в развитии нашего знания). Философия вдобавок заблуждается методологически, переоценивая эпистемологическую значимость наших логических действий и признавая другие источники знания, например, интуицию. Нередко создается впечатление, что насмешник-поэт был совершенно прав, когда отзывался о философе так:

Он старым шлафроком и прочим тряпьем
Прорехи заштопает у мироздания[150]

.

Но философия не воздействует напрямую на человеческую массу; она вызывает интерес разве что у малого числа представителей высшего слоя интеллектуалов и вряд ли постижима для кого-либо еще. С другой стороны, религия – огромная сила, которой подчиняются сильнейшие человеческие чувства. Хорошо известно, что ранее она объединяла все интеллектуальные усилия людей, фактически занимала место науки, когда та едва начинала складываться, и создавала мировоззрение, последовательное и бесконечно самодостаточное, которое, несмотря на все потрясения, сохраняется по сей день.