При беглом взгляде невроз Хайцмана кажется этаким маскарадом, прикрытием для ожесточенной борьбы за существование, которую вынужден вести каждый человек (разумеется, кому-то везет в жизни больше, но в целом все обстоит именно так). Аналитики часто сталкиваются с тем, что совершенно невыгодно лечить делового человека, который «во всем остальном здоров, но время от времени выказывает признаки невроза». Неудача в делах, которую он предчувствует, нередко порождает невроз; тем самым он получает преимущество, ибо может прятать свои опасения по поводу реальной жизни за невротическими симптомами. Но этот невроз не служит, по сути, никакой полезной цели, так как истощает силы, которые куда больше пригодились бы для рационального преодоления опасной ситуации.
Гораздо чаще невроз оказывается более обособленным и более независимым от целей самосохранения и самоутверждения. В конфликте, порождающем невроз, на кон ставятся либо сугубо либидиозные интересы, либо те же интересы в неразрывной связи с самосохранением. Во всех трех случаях динамика невроза одинакова. «Запруженному»[54]
либидо, которое нельзя удовлетворить в действительности, удается посредством регрессии к прежним объектам влечения найти разрядку через вытесненное бессознательное. Личность больного, в той мере, в какой она способна извлечь «выгоду от болезни», примиряется с неврозом, пускай его ущербность и вредоносность с экономической точки зрения не подлежит сомнению.Бедственное жизненное положение художника не обернулось бы, полагаю, дьявольским неврозом, если бы материальная нужда не усугубила его тоску по умершему отцу. Впрочем, после устранения меланхолии и расторжения договоров с дьяволом ему все равно пришлось выдерживать душевную борьбу – между либидиозным наслаждением жизнью и осознанием того, что интересы самосохранения настоятельно требуют отречения и аскетизма. Любопытно отметить, что художник вполне понимал единство двух составляющих своей болезни: недаром он приписывал последствия того и другого договорам, заключенным с дьяволом. При этом он не проводил строгого различия между происками нечистого и повелениями Божественных сил. У него имелось единственное описание для всего происходящего – это злокозненные дьявольские потуги.
Будущее одной иллюзии[55]
(1927)
I
Того, кто долго прожил внутри какой-то определенной культуры и неоднократно пытался изучить ее истоки и путь развития, рано или поздно посещает искушение обратить взор в ином направлении и задаться вопросом, какова дальнейшая участь этой культуры и через какие перемены ей назначено пройти. Но вскоре приходит осознание, однако, что подобное устремление с самого своего зарождения в целом ряде отношений ущербно. Прежде всего потому, что лишь немногие люди способны обозревать человеческую деятельность во всем ее разнообразии. Большинство же поневоле вынуждено ограничивать себя одной отдельно взятой областью или несколькими областями; чем меньше человек знает о прошлом и настоящем, тем ненадежнее по необходимости оказывается его суждение о будущем. Кроме того, важно, что именно в такого рода суждениях субъективные упования индивида играют роль, которую трудно переоценить; эти упования неизбежно зависят от чисто личных факторов собственного опыта, от большей или меньшей оптимистичности жизненной установки, диктуемой темпераментом и успехом или неуспехом личных усилий. Наконец, дает о себе знать то примечательное обстоятельство, что люди в целом склонны переживать настоящее как бы наивно, не воздавая должного его глубинному содержанию: им нужно отдалиться от него, взглянуть неким образом со стороны; настоящее должно превратиться в прошлое, чтобы мы могли опереться на него, вынося любое суждение о будущем.
Человек, поддавшийся искушению высказать от своего имени некое суждение о возможном будущем, поступит поэтому благоразумно, если вспомнит о перечисленных затруднениях, равно как и о зыбкости, свойственной всяким пророчествам вообще. Что касается меня самого, сказанное заставляет поспешно уклониться от решения слишком обширной задачи и заняться исследованием небольшой частной области, которая и ранее привлекала мое внимание – но прежде следует как-то определить ее место в рамках всеобъемлющего целого.