Психология масс

Мы незаметно переместились из экономической области в область психологии. Исходно имелся соблазн усматривать культурное богатство в совокупности наличных благ и социальных правил их распределения. С осознанием того, что всякая культура покоится на принуждении к труду и на отказе от влечений, а потому неизбежно вызывает сопротивление со стороны тех, кто сталкивается с такими требованиями, стало ясно, что сами блага, средства их получения и порядок их распределения не могут быть главным или единственным содержанием культуры – им угрожает бунт и разрушительная страсть участников культуры. Наряду с благами нужно учитывать и средства, способные служить защите культуры, – средства принуждения и другие, назначение которых состоит в примирении людей с культурой и в вознаграждении за принесенные жертвы. Эти другие средства можно охарактеризовать как психологическое достояние культуры.

Ради единообразия терминологии будем называть тот факт, что какое-то влечение не может быть удовлетворено, фрустрацией, правила, обусловливающие эту фрустрацию, – запретом, а состояние, проистекающее из запрета, – лишением. Следующим шагом будет различение между лишениями, которые затрагивают всех, и теми, которые касаются только отдельных групп, классов или просто одиночек. Первые лишения – древнейшие: с запретами, предписывающими подобные лишения, культура – кому ведомо, сколько тысячелетий назад? – начала отчуждать человека от первобытного животного состояния. К своему изумлению, мы постигаем, что эти лишения все еще действуют, все еще составляют ядро враждебных чувств к культуре. Страдающие от них инстинктивные побуждения заново рождаются с каждым ребенком, который появляется на свет; существует особая группа людей – невротики, – которая откликается на эти фрустрации асоциальным поведением. К числу инстинктивных побуждений относятся желание инцеста, каннибализм и жажда смертоубийства. Довольно странно, пожалуй, ставить эти инстинктивные побуждения, в осуждении которых все люди, по-видимому, единодушны, на одну доску с другими, об удовлетворении которых или об отказе от которых в нашей культуре ведется столь оживленный спор; однако с точки зрения психологии такое приравнивание вполне оправданно. Отношение культуры к этим древнейшим инстинктивным побуждениям ни в коей мере не одинаково; лишь каннибализм, судя по всему, отвергается повсеместно и как будто – на взгляд человека, не искушенного в психоанализе – уже преодолен. Тогда как силу инцестуозных желаний еще возможно ощутить за соответствующими запретами, а убийства нашей культурой при определенных условиях до сих пор практикуются и даже предписываются. Не исключено, что в дальнейшем культурном развитии удовлетворение других, сегодня вполне допустимых желаний будет казаться столь же неприемлемым, сколь неприемлем ныне каннибализм.

Уже в этих древнейших отречениях дает о себе знать психологический фактор, сохраняющий значение и для всех последующих отказов. Неверно, что человеческий разум с древнейших времен не развивался, что и в наши дни он, в отличие от развития науки и техники, все еще таков, каким был в начале истории. При ближайшем рассмотрении в глаза сразу бросается один из признаков этого психического развития. В соответствии с человеческой природой внешнее принуждение постепенно уходит внутрь, а особая психическая инстанция, человеческое сверх-Я, берет верх и включает это принуждение в число своих заповедей[59]. Каждый ребенок являет нам процедуру подобного превращения и только его посредством становится нравственным и общественным существом. Это усиление сверх-Я – наивысшее психологическое приобретение культуры. Личности, в которых оно состоялось, из противников культуры делаются ее носителями. Чем их больше в той или иной культурной единице, тем обеспеченнее данная культура, тем скорее она сможет обойтись без средств внешнего принуждения. Степень «обращения внутрь» при этом сильно различается для отдельных запретов. В отношении вышеупомянутых древнейших требований культуры она, если оставить в стороне досадные случаи неврозов, как будто в значительной мере достигается. Но положение меняется, когда мы обращаемся к другим инстинктивным побуждениям. С изумлением и тревогой мы выясняем, что изрядное множество людей повинуется соответствующим культурным запретам лишь под давлением внешнего принуждения, то есть только тогда, когда нарушение запрета чревато наказанием и когда эта угроза видится реальной. Сказанное верно и для так называемых моральных требований культуры, которые в равной мере обращены ко всем членам общества. Сюда относится большинство случаев нравственной ненадежности отдельного человека. Многие и многие культурные люди, которые отшатнулись бы в ужасе от убийства или инцеста, не отказывают себе в удовлетворении своей алчности, агрессивности, своих сексуальных страстей, не упускают случая навредить другим ложью, обманом, клеветой, если могут при этом остаться безнаказанными, и так происходит, вне сомнения, на протяжении многих культурных эпох.