Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Я не из тех, кто считает, что тюремные условия должны быть настолько суровыми, чтобы они сами по себе как бы служили средством, отвращающим людей от преступного пути, хотя мои взгляды на пенитенциарную систему очень далеки от либеральных. Так или иначе, жестокие условия лишь порождают жестокость в тех, кто эти условия создает и поддерживает. И потом, само понятие «жестокие условия» со временем эволюционирует: то, что сегодня сочли бы лишениями, в былые времена посчитали бы роскошью. Кроме того, сама действенность наказания еще не служит его автоматическим оправданием. Несомненно, практика публичной казни тех, кто паркуется на двойной желтой, сильно подорвала бы желание так парковаться, но (как мне почему-то кажется) немногие поддержали бы такие меры.

Улучшение тюремных условий касалось главным образом бытовой стороны жизни. К тому времени, когда я перестал работать в тюрьме, камеры в современной ее части стали не менее комфортабельными, чем номера в сетях дешевых гостиниц.

Наверняка кто-нибудь сочтет этот факт шокирующим, но меня он совершенно не поражает. Помню, как в начале 1970-х меня вместе с другими студентами-медиками повели на ознакомительную экскурсию по тюрьме. Нас сопровождала группа мировых судей. Тогдашние тюремные условия были поистине жуткими. Экскурсия включала в себя посещение кухонного блока, и один из мировых судей заявил: тамошняя еда настолько его впечатлила, что он не отказался бы сам немного посидеть за решеткой. Эта его фразочка вызвала у меня отвращение — и я до сих пор испытываю отвращение, вспоминая ее.

Для меня главным ужасом тюрьмы (если бы меня угораздило попасть туда в качестве заключенного) стала бы нехватка приватности; вынужденное беспорядочное социальное (или антисоциальное) взаимодействие с теми, кого я для себя не выбирал; взаимодействие без всякой возможности доверия или подлинной дружбы. Если по какой-то случайности такая дружба и завязалась бы, она вскоре оказалась бы утрачена, поскольку заключенные — словно фигуры в настольной игре, которые перемещает незримый, но всевластный игрок.

В любом случае я страшусь навязанного панибратства гораздо больше, чем одиночества. Что же касается пресловутого лишения свободы, то я острее ненавидел бы необходимость подчиняться произвольным и зачастую дурацким распоряжениям, чем собственно невозможность покинуть темницу. Полагаю, впрочем, что я сохранил бы при этом некое внутреннее чувство свободы, ибо свобода (по крайней мере отчасти) — вопрос внутреннего настроя, а не только внешних условий.

Тюремный жаргон тоже изменился за время моей работы в пенитенциарном учреждении. Так, когда я только-только начинал, выражение «черный аспирин» было еще в ходу, но уже сходило на нет: в последующие годы я его ни разу не слышал. Черным аспирином называли сапог тюремного служащего — средство, при помощи которого надзиратель «исправлял» непокорного арестанта. «По моему мнению, сэр, — говорил мне какой-нибудь сотрудник тюрьмы, — ему бы малость черного аспирина». Впрочем, этот служащий, конечно, никогда не стал бы применять это средство на практике, а я, в свою очередь, не считал нужным указать, что — с чисто фармакологической точки зрения — термин неудачен: это «лекарство» следовало бы назвать черным валиумом. Да и сапоги перестали входить в состав обмундирования тюремных служащих.

А вот еще одно выражение, которое исчезло вскоре после того, как я стал работать в тюрьме: «жидкая дубинка». В данном случае имеется в виду жидкий хлорпромазин (в форме сиропа или суспензии). Раньше его использовали для лечения при бредовых состояниях и галлюцинациях пациентов, страдающих тем или иным психозом: препарат приводил в кроткое или бессознательное состояние даже самого упрямого или воинственного больного, и его зачастую без разбору давали заключенным главным образом для того, чтобы они сидели тихо (отсюда жаргонное название). Жалобы на злоупотребление им в таких целях привели к тому, что он почти совсем исчез из тюремной фармакопеи, хотя «старые каторжники», конечно, начали сетовать на его отсутствие. Они скучали по этой «дубинке».

За время моей тюремной работы исчезло два глагола — «отпипидевить» и «отмандаринить». Значение у них было схожее. PP9 («Пи-Пи-9») — большая прямоугольная батарейка, которая использовалась в радиоприемниках. Узникам разрешалось покупать батарейки на отпускаемые им скудные средства или на заработки в тюремных мастерских. Нет никаких сомнений, что эти батарейки часто действительно ставили в приемники, но применялись они и как оружие. Засуньте эту большую батарейку в носок — и получится нечто вроде боласа пампасского ковбоя[14]. Такой штуковиной можно было нанести серьезную травму. Как-то раз, еще в начале моего тюремно-медицинского периода, я шел по коридору тюрьмы, и один из ее сотрудников попросил меня осмотреть Джонса: «Его только что отпипидевили». Если же о ком-то говорили, что его «отмандаринили», это означало, что его ударили сходным образом, но банкой с мандаринами (арестантам тоже разрешалось их покупать).