Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Еще один взломщик пришел ко мне вскоре после того, как его приговорили к очередной отсидке. Он всячески изображал гнев.

— Мне от тюрьмы никакого проку, — заявил он. — Тюрьма мне без надобности. Мне другое нужно, а никакая не тюрьма.

— Что же вам нужно? — спросил я.

— Помощь мне нужна, вот чего, — ответил он.

— Помощь в чем?

— Чтоб мне помогли больше не красть.

— Не уверен, что такая помощь бывает, — заметил я.

— Мне от тюрьмы никакого проку, — снова объявил он.

— А вот мне есть от нее прок, — сообщил я.

— Это в каком таком смысле? — спросил он с озадаченным видом.

— Видите ли, как домовладелец я знаю: пока вы за решеткой, в мой дом вы не залезете.

Он расхохотался, и его гнев (или мнимый гнев) как рукой сняло.

На самом деле мой ответ (что его заключение мне на пользу) можно было бы интерпретировать и по-другому.

Хотя на этом месте я получал не так уж много (по сравнению с тем, сколько я мог бы получать где-то еще: в итоге я выслужил пенсию вдвое меньше, чем мог бы), мне все-таки платили. И мой подопечный вряд ли забрался бы именно в мой дом, окажись он на свободе: типичный взломщик залезает в дома, которые находятся очень близко от его собственного и которые очень на него похожи. Часто (я бы даже сказал — почти всегда) забывают: если большинство преступников бедны, то подавляющее большинство их жертв тоже бедны. А поскольку класс жертв (если пользоваться биологической аналогией) куда многочисленнее, чем класс преступников (каждый преступник совершает много правонарушений в год — если брать в среднем), снисходительность к преступникам не равнозначна мягкости по отношению к беднякам.

В тюрьме мне доводилось не раз видеть «этичных» взломщиков — или тех, кто себя таковым считал. Первый такой взломщик, встреченный мной в стенах тюрьмы, объявил, что залезает только в дома богачей и забирает лишь всякий антиквариат.

— Они могут себе это позволить, — уверял он. — Это все застраховано. Они могут это заменить.

— Но, может быть, они привязались к тем вещам, которые у них есть, — заметил я. — Бывают фамильные ценности, которые вызывают сентиментальные чувства.

О страданиях, вызванных нарушением неприкосновенности жилища, я говорить не стал. Но «этичный» взломщик ни в какую не желал со мной соглашаться. Он упорно считал: если у вас достаточно денег, чтобы заменить утраченную вещь, значит, вы не можете по ней особенно тосковать.

Я обнаружил, что он сам с годами стал любить и ценить антиквариат. В ходе «работы» его вкус постепенно совершенствовался — вероятно, как у всякого торговца антиквариатом. Свою квартиру он обставил особенно приглянувшимися ему «приобретениями», так что она обрела вид не совсем обычный для того района, где он жил.

— Рискну предположить, что ваша подружка все это продаст, пока вы здесь сидите, — заметил я. Он нахмурился; было видно, что «этичный» взломщик взбешен.

— Пусть только попробует, — процедил он.

— А что такого? — спросил я. — Вы же их можете заменить другими.

— Я ей, суке, все ноги переломаю!

Еще один «этичный» взломщик поведал мне, что никогда не станет воровать у пожилой дамы или у ребенка. Если он знал, что кто-то из жильцов дома принадлежит к этим категориям, он никогда туда не залезал. Разумеется, это требовало от него предварительной разведки и планирования, а ведь большинство краж со взломом совершаются просто при удобном случае. Открытое окошко притягивает взломщика, как магнит притягивает железные опилки. Если мой подопечный случайно допускал ошибку, то есть в доме, куда он забирался, все-таки обнаруживались старушка или дитя, он тут же ретировался, ничего с собой не прихватив: прямо-таки рыцарская любезность взломщика-профессионала.

Конечно же, не все мои знакомые взломщики оказывались рыцарями, вовсе нет. Один (прежде я принимал его в своей клинике, находящейся в больнице по соседству) с ранних лет пристрастился к нюханию клея. Правда, будучи «не под клеем», он был человеком довольно приятным, хотя все равно так и норовил стянуть все, что плохо лежит. Однажды он стащил с моего стола диктофон, и я вызвал больничную охрану (я еще помню те времена, когда нельзя было и представить, чтобы больница нуждалась в отделе безопасности или чем-то таком), а охрана, в свою очередь, вызвала полицию.

Через несколько дней я получил по почте стандартное письмо с вопросом, не желаю ли я воспользоваться «мерами по поддержке жертв», словно я был настолько психологически хрупок, что утрата диктофона вследствие кражи совершенно вывела меня из равновесия. В ответном письме я поблагодарил полицию за проявленную заботу, но отметил, что я не был так уж глубоко привязан к данному устройству (которое к тому же принадлежало больнице, а не мне).