Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Еще один аргумент, который был в ходу среди родителей, потворствовавших незаконным половым сношениям своих дочерей с мужчинами более старшего возраста: мол, официальный возраст согласия (шестнадцать лет) — сущая нелепость. При этом они не заявляли, что, поскольку дети в наши дни созревают гораздо раньше, возраст согласия надо бы понизить — скажем, до четырнадцати лет. Они не требовали и того, чтобы Британия переняла разумный итальянский закон, снижающий возраст согласия, но лишь для подростков, которые согласны иметь половые сношения между собой. Вместо этого такие родители неосознанно выступали за полную отмену официального возраста согласия, поскольку, по их словам, абсурдно предполагать, что в день своего шестнадцатилетия девушка уже достаточно зрелая, чтобы согласиться на половое сношение, а вот днем раньше — нет. Разумеется, такое рассуждение можно применить к любому возрасту согласия, потому что такая зрелость никогда не наступает в одночасье.

Именно тогда мне пришло в голову, что в нашем обществе люди все чаще отказываются признавать произвольно проведенные границы (или во всяком случае те границы, которые неизбежно являются в некоторой степени произвольными), если те нельзя с помощью неких силлогизмов вывести из каких-то бесспорных основополагающих принципов («правильный» возраст согласия совершенно невозможно вывести из таких принципов — и никогда не будет возможно). Для них приемлемы лишь те ограничения, которые они устанавливают для себя сами (если они вообще что-то такое для себя устанавливают). Они считают себя арбитрами во всем. Вряд ли индивидуализм способен развиться сильнее.

Как ни странно, этот идейный (а часто и практический) либерализм идет рука об руку со склонностью к злобным нападкам на окружающих, которая часто выражается в насилии, — как она проявляется в тюрьме (или, вернее, проявлялась бы, если бы тюремные служащие не поддерживали порядок).

Трудно удержаться от вывода о том, что в Британии истерический страх перед педофилией — искаженное выражение вины за то, что для воспитания детей во многих британских семьях характерно сочетание пренебрежения, потакания и насилия. Социологические исследования (из тех, которым я обычно не очень-то доверяю) постоянно показывают, что в Европе — наименее счастливые и наиболее терзающиеся тревогой дети. Полагаю, нетрудно увидеть, почему это, видимо, так и есть.

Говорили ли правду мужчины, которых обвинили в «статутном изнасиловании» (кого-то и признали виновным), — а если да, то важно ли это вообще? Ведь даже мужчины, растлевавшие девочек всего шести-семи лет, заявляли, что те сами их завлекли, как если бы эти дети были взрослыми, а эти взрослые — детьми.

Впрочем, не все заключенные, «находившиеся под Правилом», совершили какое-то преступление на сексуальной почве. Некоторые просто искали защиты от других узников (которые им угрожали), или же были доносчиками (либо их подозревали в этом), или ранее были полицейскими либо тюремными служащими.

Они не нападали на нонсов, так что в этом крыле царил мир. Сочетание враждебности и презрения со стороны других заключенных служило для них своего рода социальным цементом — в полном соответствии с предсказаниями Дюркгейма, классика французской социологии. Они постоянно ощущали, что находятся в осаде, и знали, что если их лишат защиты, то на них тут же нападут, а возможно, даже убьют.

Поэтому «крыло защиты» (как его называли) было самым тихим, самым спокойным и в каком-то смысле самым цивилизованным крылом в нашей тюрьме. Тут не было никаких криков, никакого сознательного наслаждения шумом, поэтому ходить по этому крылу было сравнительно приятно. Тут никогда не случалось драк, и заключенные неизменно держались вежливо, даже льстиво. Отчасти это объяснялось тем, что они совершили преступления (если брать в среднем) в более почтенном возрасте, чем другие сидельцы; что эти люди принадлежали к несколько более высокому социальному классу; но главной причиной являлась та «подпочва страха», на которой зиждилась их тюремная жизнь. Этот страх никогда не покидал их.

Впрочем, он и не предохранял их от рецидива.

Но тут имеет смысл вспомнить одну примечательную историю. У нас сидел человек, совершивший преступление на сексуальной почве, к которому другие арестанты относились чрезвычайно доброжелательно. Это было маленькое, тщедушное создание с очень своеобразной внешностью и с таким низким уровнем интеллекта, что оно едва могло говорить. Вероятно, сексуально мотивированное нападение на женщину заключалось в том, что этот человек попытался ее пощупать.