Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Более того, сведения о том, что кто-то «находился под Правилом», просачивались из тюрьмы в район, где он жил (и где доминирующие ценности и этические нормы весьма походили на тюремные). По сути, такие районы являлись своего рода тюрьмами без стен и надзирателей, а ведь тюрьмы, сотрудники которых не контролируют ситуацию, — безусловно, самые жуткие; в них процветает самое жестокое и повсеместное насилие, и по этим признакам они значительно опережают все другие пенитенциарные заведения (как вам скажет любой заключенный, пускай и несколько пристыженно, ибо это подрывает их любимую идею о том, что арестанты и тюремные служащие — «они» и «мы» — смертельные враги).

Помню одного заключенного, которого обвинили в изнасиловании двух молодых женщин. Он и прежде попадал за решетку, но ему никогда раньше не предъявляли обвинения в таком преступлении, и он упорно отрицал его. Местная газета (выходившая в том самом районе, где он жил) напечатала его имя и фото на самом виду. Однако на процессе сторона обвинения не сумела доказать его вину, а кроме того (что более необычно), защита доказала его невиновность, не оставив повода для каких-либо «разумных сомнений». Двух женщин, обвинявших его, арестовали и затем препроводили в тюрьму.

Однако еще перед судом он признался мне: даже если его оправдают (а он верил, что так и будет), он еще много лет не сможет вернуться на свое прежнее место жительства. Сама по себе невиновность не защитит его от нападений соседей. В его доме уже перебили все окна, так что в случае оправдательного приговора он вынужден будет перебраться совсем в другую часть страны, где его не знают. Иначе ему не жить спокойно.

Справедливость — вещь хрупкая, и стремление к ней ни в коей мере не является естественным или всеобщим. Ларошфуко говорил: «У большинства людей любовь к справедливости — это просто боязнь подвергнуться несправедливости». Праведный гнев — одно из тех состояний ума, которые приносят наибольшее удовлетворение, а уж когда при этом можно получить удовольствие от погрома (как в нашем примере с битьем окон), возникает нечто вроде экстаза, особенно если вы действуете заодно с единомышленниками — или просто с теми, кто загорелся той же сомнительной идеей. Праведное возмущение часто является проекцией (в терминологии Фрейда) — приписыванием другим своих действий (в том числе имевших какие-то последствия), чувств, желаний.

И в современной Англии это верно как нигде в мире. Когда в суд доставляют печально известного педофила, у входа часто собирается разгневанная толпа (или людская масса), чтобы поулюлюкать, как только его привезут. Создается впечатление, что при первой возможности они с радостью растерзали бы его. Матери с ребенком часто вопят и размахивают кулаками перед машиной, на которой привозят обвиняемого, — тем самым приводя в ужас собственное дитя.

Любопытно, что никто из таких матерей не воспринимает это как издевательство над ребенком. Ни одна из них не задумывается о том, что ее собственный жизненный путь зачастую создавал благоприятные условия для распространения дурного обращения с детьми.

Однажды ко мне явился заключенный, потребовав валиум. Я спросил, зачем ему. «Если не дадите, придется мне напасть на нонса». Нонсом (попсе) на тюремном жаргоне называют тех, кто совершил преступление на сексуальной почве. Этого термина тоже нет в словаре Партриджа 1949 года, так что он явно возник сравнительно недавно. Считается, что он происходит от слова nonsense, но мне такая этимология представляется маловероятной: слишком уж высока эмоциональная заряженность этого жаргонизма.

— Почему вам придется напасть на нонса? — спросил я.

— Они же детишек насилуют, нет?

— На самом деле не все, — уточнил я. В любом учебнике сказано, что такие преступники бывают разными.

— Ну неважно, — продолжал он. — Придется мне на одного напасть, если вы мне валиум не дадите.

Мне невольно вспомнилась одна из шуточек Томми Купера (который тогда как раз недавно умер). Человек приходит к врачу и говорит: «Мне нужно снотворное для моей жены». Врач спрашивает: «Почему?» — «Да потому что она проснулась».

Вид у этого заключенного и правда был довольно-таки возбужденный. Со мной и прежде такое не раз бывало: узник заявлял, что совершит акт серьезного насилия, если я ему не выпишу валиум.

Один, к примеру, сказал мне:

— Я кого-нибудь убью, ежели вы мне кой-чего не дадите. (В данном контексте «кое-что» могло означать лишь валиум.)

— Позвольте мне вам дать один совет, — предложил я.

— Чего еще за совет?

— Не убивайте никого.

— А вот увидите, — не унимался он. — Вы еще пожалеете. Поймете, что это всё вы. Сами будете виноваты. По ночам спать не сможете.