Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Он назвал единственную причину своего желания кого-нибудь убить: что у него, мол, такое уж настроение. На самом деле у него частенько бывало такое настроение. Он говорил с интонацией капризного ребенка, которому отказывают в том, чего он хочет, но, когда он, громко топая, вышел, я не мог быть абсолютно уверен, что он не выполнит свою угрозу. В конце концов, он сидел за преступление насильственного характера.

Сам я был уверен, что если он все-таки убьет кого-нибудь, то моральную ответственность за это понесет он, а не я. Но в обществе такое мнение все менее популярно. Два недавних случая иллюстрируют общемировую тенденцию: экспертов и чиновников все чаще рассматривают как лиц, постоянно выступающих in loco parentis — в роли родителей (при этом в роли детей выступает все прочее взрослое население).

В Японии 26-летний мужчина зверски убил девятнадцать инвалидов и нанес травмы еще двадцати пяти. Незадолго до этого он рассказал психиатру о том, что он намерен сделать, но тот оставил его на свободе, и теперь считается, что виноват врач (если и не с точки зрения закона, то с точки зрения общественного мнения). А во Франции судья выпустил из тюрьмы молодого человека, который до этого дважды пытался уехать в Сирию, дабы вступить в ряды джихадистов, — и который после этих попыток перерезал горло 86-летнему священнику, когда тот служил мессу. Поднялась буря общественного возмущения, и при этом совершенно пропало из виду такое соображение: возможно, судья просто следовал требованиям закона (как он их понимал). Его так клеймили позором, словно это он сам зарезал несчастного священнослужителя.

Но ошибки при прогнозировании (в обоих направлениях — и когда прогноз оказывается слишком мрачным, и когда он оказывается чересчур оптимистичным) неизбежны. Там, где нужно выносить суждение, это суждение часто ошибочно (если уж во французском деле и имелась какая-то ошибка, то она была в первоначальном приговоре суда).

Арестант, заявивший, что убьет кого-нибудь, если я не выпишу ему валиум, в итоге никого не убил — и, насколько мне известно, вообще не совершил никакого акта насилия. С его стороны это была лишь попытка шантажа. Но, если бы оказалось, что он угрожал всерьез, мне бы предъявили серьезное обвинение. А так я сумел сохранить репутацию доктора, которого, если выражаться на тюремном жаргоне, нельзя обдурить, чтобы получить рецептик.

Но вернемся к заключенному, который заявил, что ему придется убить нонса (если я не выпишу ему лекарство, которое он желает получить). Я поинтересовался, есть ли у него самого дети.

— Трое, — ответил он.

— От одной матери? — уточнил я.

— От трех, — ответил он.

— И вы видитесь с этими детьми?

— Нет.

— Почему не видитесь, ведь могли бы?

— У матерей новые дружки, — пояснил он.

— А как вы думаете — это у них последние дружки в жизни или же у каждой еще будет не один?

— Еще будет не один.

— И как эти дружки, один или больше, будут обращаться с вашими детьми?

Он тут же смекнул, что я имею в виду. Как ни странно, он даже не рассердился.

— Поэтому я не думаю, чтобы вам надо было нападать на какого-нибудь нонса за то, что он насилует детишек. Сами вы не издевались над своими детьми, но вы довели до максимума вероятность того, что над ними будут издеваться.

Он ушел из моего кабинета в более спокойном настроении, чем когда входил, и я потом ни разу не слышал, чтобы он напал на кого-нибудь из других заключенных. Та стремительность, с которой он понял суть дела, позволила мне в очередной раз предположить, что умственные способности заключенных зачастую гораздо лучше, чем обычно принято считать. И они совершают преступления не потому, что (как Лютер на заседании рейхстага в Вормсе) «на том стоят и не могут иначе»[22].

Заключенным, «находившимся под Правилом», предоставлялось специальное крыло. Средний возраст узников там был гораздо выше, чем в «обычной зоне». Там нередко можно было встретить какого-нибудь старика, ковыляющего с палочкой (независимо от того, действительно ли она ему нужна). Вероятно, эти узники хотели создать впечатление собственной уязвимости, чтобы получить максимально возможную защиту (тогда как во всех прочих местах тюрьмы арестанты вечно хотели казаться неуязвимыми). Ведь только ужасный трус накинется на старика, который не может передвигаться без палки, верно?

Некоторые заявляли о своей невиновности и утверждали, что стали жертвой заговора. Часто случалось, что обвинения против них (уже через много лет после их преступления — быть может, мнимого) выдвигала целая группа лиц (обвинителей), которые рассчитывали получить компенсацию, даже если обвинения будут не доказаны, а просто встретят доверие общества (средства на такие выплаты, конечно, в основном извлекаются из кармана налогоплательщиков).