Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Это был один из многих приводящих в уныние крупных британских городов, ранее бывших промышленными; когда-то в них были помпезные муниципальные центры, но теперь эти центры были разрушены обнищанием и специалистами по городскому планированию (особенно последними). Эти специалисты заботливо предоставили огромное количество пешеходных туннелей под автострадами и пешеходных переходов для удобства грабителей и насильников, не говоря уж о тех, чей мочевой пузырь переполнен, когда они «взорваны», «вздуты», «потрачены впустую», «разбиты», «пьяны как крысы», «с дерьмовым лицом»[59] (возможно, у эскимосов есть шестьдесят семь слов для обозначения снега; у нас столько же выражений обозначают состояние опьянения, при котором человек не может за себя отвечать). Город был из тех, где пассажиры такси то и дело «бросаются в бега» (убегают не расплатившись) и где салоны такси увешаны объявлениями, предостерегающими против оскорбления водителей и предупреждающими о штрафе, который нужно заплатить, если пассажира вырвет в такси (относительные величины такого штрафа показывают состояние местной экономики). Таксисты планируют маршруты так, чтобы держаться поближе к полицейским участкам (на случай неприятностей с пассажирами), а радостные молодые гуляки «стеклят» друг друга, то есть тычут осколком стекла в лицо тех, кому случится посмотреть им в глаза.

У гомосексуала, занимающегося проституцией, были веские основания не ходить по ночным улицам такого города в одиночку. Собственно, они есть у большинства жителей подобных городов.

Мне пришлось в течение недели посещать процесс, и я остановился в необычайно мрачной гостинице, бетонной коробке, которая порадовала бы сердце Чаушеску. Ее персонал состоял из англичан, а значит, работал спустя рукава. Это были люди, не слишком заботившиеся о собственной чистоте, а своей формы они явно стыдились, так как подвергали ее мелкому саботажу: ослабляли узел галстука, носили неподходящую обувь, косо пришпиливали бейджик, расстегивали пуговицы рубашки на животе (обычно выпирающем) и т. п. Их невнимание к деталям было полным и тщательным, если это не оксюморон. Стеклянные двери не протирали неделями, и они были заповедником для сохранения отпечатков больших пальцев; повсюду висели всевозможные предупреждения, что создавало кошмарный зрительный эффект, — в основном они касались нападения на персонал и попыток избежать оплаты счета. Покрытые пластиком диваны (главным образом ярко-оранжевые — такие очень любили в 1960-1970-х годах) несли на себе многочисленные оспины, прожженные сигаретами; при входе в гостиничный бар с соревнующимися в громкости телевизорами висело множество предостережений: запрещалось сквернословить, применять насилие, появляться в бейсболках и шортах.

На втором этаже, в так называемом бальном зале (помещении обширном, но с низким потолком, пенопластовые облицовочные плитки которого имели привычку отваливаться, обнажая трубопроводные и кабельные внутренности гостиницы), несколько раз в неделю проводилась церковная служба для нигерийских иммигрантов и просто нигерийских гостей страны. В такие вечера можно было слышать громогласные призывы к «Богу 0йтцу»[60]. Прихожане (их собиралось здесь больше сотни), люди милые и дружелюбные, звали меня к ним присоединиться, но я предпочитал сохранять в тайне то, что я не разделяю их веру, а мое согласие поучаствовать в службе могло бы привести к недоразумению по этому поводу. Я невольно вспомнил одну церковь, которая встретилась мне в Нигерии. Ее название бережно хранится в моей памяти: «Вечный священный орден херувимов и серафимов». Она, в отличие от Церкви Англии, использовала Книгу общих молитв[61].

А еще следует отметить гостиничный завтрак: праздник британского общественного питания, его худший вариант — впечатляющий и уморительный. Хотя за завтраком тут практиковалось самообслуживание, в зале все-таки находилась одна официантка, чья роль была не вполне ясна. У нее всегда был такой вид, словно она явилась на работу, чудом удрав от какого-то разбойника, для чего ей пришлось продираться сквозь колючие кусты ежевики (которые очень напоминала ее прическа). Что же касается собственно еды, то достаточно описать лишь яичницу-глазунью. Ее неизменно готовили задолго до того, как у кого-либо появится возможность употребить ее в пищу. Белок и желток были не столько затвердевшими, сколько вулканизированными. Их покрывала пленка древнего сала, в котором им случилось жариться, а после переноса с горячей сковородки на тарелку это кушанье скользило по фарфору, словно конькобежец по льду, не поддаваясь никаким усилиям вилки, пытающейся его проткнуть. Я получил много невинного удовольствия от этой яичницы.

Эту гостиницу я выбрал из-за ее дешевизны: я жил там за счет налогоплательщика. Кроме того, мне хотелось получить, так сказать, всеобъемлющий опыт. Как ни странно, мне там даже понравилось. Там не было никаких претензий на то, чтобы поддерживать все в полном порядке. Так что и постоялец мог дать волю своему внутреннему неряхе.