Психология войны

Для того чтобы выступить перед этой аудиторией (а я впервые выступаю перед такой аудиторией), надо　было бы подготовиться, но я не имел этой возможности, потому что недавно из госпиталя. За последние дни пребывания здесь у меня создалось впечатление, что москвичи думают большею себе, а о других им думать некогда. Мне пришлось бегать из кабинета в кабинет, из учреждения в учреждение и из-за бюрократической неорганизованности я не имел времени даже подумать о чем вам говорить.　

Деликатных оборотов речи в моем выступлении не ожидайте, я буду избегать и блиндажной речи, но если будет кое-что проскальзывать, я прошу вас быть снисходительными. Когда со мной говорили о предстоящем обсуждении, я высказал свое мнение, что пока в этом нет надобности, обсуждение преждевременное. Но раз уж так получилось…　

Военным меня сделала война. До нее я был гражданским человеком. У меня нет военного образования, кроме солдатского, которое я получил на действительной службе в 1932 году. Но я не считаю себя человеком не сведущим в военных вопросах. Я солдат и прошел военную академию в натуре — в бою. Исходя из этого, мне казалось, что я имею основание думать о войне…　

В книгах о войне (я имею в виду плохие книги) обычно ложь выступает в костюме правды. Ложь вообще никогда не выступала в своем собственном одеянии. Ложь временно торжествует, она кричит и орет о себе и все же правда в конце концов восторжествует. Хотелось бы, чтобы в книгах было поменьше лжи.　

В моем письме в редакцию «Знамени» о правде сказано так: «О войне, о потрясающем человеческом страдании нужно говорить только правду, не по словарю, а по сердцу и по душе задушевными простыми словами, в пределах приличия и закона войны — опыта кровавого». Если умело преподнести абсолютную правду, она приносит громаднейшую пользу. А из-за того, что некоторые авторы не умеют говорить правду, они избегают ее и подсовывают ложь в костюме правды.　

Я не сторонник голой фотографии, но я сторонник, так сказать, композиционного перспективного снимка с натуры — правды, в этом по-моему состоит искусство художника. А этого не всегда найдешь в книгах о войне. Своеобразная наша полемика, которой Бек открывает первую повесть к главе «Человек, у которого нет фамилии», соответствует настоящей действительности, а не стилистическому приему — на эту тему я имел разговор с автором, долго не хотел ему рассказывать о проведенных боях, испытаниях, пережитых и виденных, чтобы совместно с писателем осмыслить пережитое, виденное, опасаясь, что человек, не переживший чего-то потрясающего сам, сумеет ли понять и правдиво изложить рассказанную действительность без вымыслов, без фантазий, так как мне казалось, что военная действительность гораздо красочнее вымысла такого автора.　

Один из товарищей говорил мне: «Толстой же написал о войне», но я ответил на это: «Толстой был солдатом и написал о войне, пережив ее сам, а ты не берись, не марай лучше бумагу, потому что ты не солдат, притом и по натуре ты тонкий…»　

Конечно, живую действительность найти нелегко, обобщать ее еще труднее — психология войны многогранна, конструкция человеческой души очень сложна, изучить и узнать ее не так-то легко и не всем удается.　

Мне, как читателю письменной литературы и литературы о бое в натуре, написанной не карандашом, не чернилами, а кровью моих товарищей по оружию, солдат наших, братьев, соотечественников и собственной кровью, казалось, что творчество писателя, его книга — это его дитя, гражданин литературного мира, мира книг, самого лучшего, что он создал на свете. Кто не любит своих детей, своего ребенка? Поэтому вполне естественно, что настоящий писатель, инженер человеческой души, должен, прежде всего, на отлично знать конструкцию души, которая нашла свое всестороннее проявление на войне — в бою, в дни самых критических испытаний всех качеств человека.　

Только такой писатель, переживший этот процесс, может назвать свой труд творением, собственным созданием.　

Я убедился, что некоторые из ваших соратников, называя себя инженером человеческой души, не всегда знают ее конструкцию, поэтому и получается плохо. А читатель очень чуткий, его трудно обмануть. Те писатели, которые основывают свои творения на лжи, их произведение переживает только одно издание, бывает и второе, но только по «блату», поэтому я задал Беку вопрос — бросал ли он сам гранату, то есть я хотел знать, насколько инженер знает конструкцию. Правда, и должен открыться, что, для того чтобы Александр Альфродович испытал конструкцию, я 15 дней держал от мод огнем, просил его сходить то туда, то сюда и говорил: «Не пойдете ли вы туда, там будет очень интересно».　

Тогда у меня был инструктором пропаганды Федор Дмитриевич Толстунов, с ним я и посылал Бека. Одним снопом, я хотел, чтобы Бек испытал страх; когда он возвращался, я всегда смотрел на выражение его лица.　

Но посылать его в самые опасные места, откуда он живым мог не вернуться, учитывая его неопытность, я не рискнул. Но все же, один-два раза он побывал и в очень опасных местах.