Психология войны

— Возможно… Возможно, что я примерно так и рассказал. Но по написанному вижу: грубо, топорно, чурбаном выглядит. Ведь существуют разные виды и степени любви, маленький и большой страх, а тут (он указал на рукопись) на людей сразу наваливается животный страх, страх в превосходной степени, ужас, а потом они начисто от него освобождаются. Неверно! И, кроме того, вы одновременно принизили солдата.　

Я запротестовал. Но Баурджан настаивал.　

— Да, принизили. У Наполеона есть изречение: «Людьми управляет страх и личный интерес». К такому пониманию человека в иных местах склоняетесь и вы.　

В упор глядя на меня думающими большими черными глазами, он повторил:　

— Людьми управляет страх и личный интерес… А идеалы? А благородство, совесть, честь, патриотизм, готовность поделить с товарищами лишения и опасности, готовность к самопожертвованию в борьбе? Разве все это — пустые слова? Разве без этого мы могли бы　победить?　

Баурджан был не доволен мною, не доволен собою, собственным рассказом:　

— Почему, — спрашивал он, — вы не показали картин поражения? Почему не передали горьких дум об этом? Ведь это было вам рассказано.　

В оправдание я привел несколько соображений.　

Баурджан вспылил.　

— Если бы литературный фронт, — резко сказал он, — был, действительно, фронтом, где расстреливают трусов, вам давно бы не жить.　

Вновь увидев мое огорчение, он опять улыбнулся и добавил:　

— Особенно, если я был бы там командиром.　

Я спросил:　

— Скажите, что вы разумели, когда в письме редактору журнала «Знамя» упомянули о правде перед богом? Ведь вы же не верите в бога.　

— Почему не верю? Я верующий человек.　

Странно…. Не шутит ли он? Кто его знает, резко очерченное смуглое лицо непроницаемо.　

— Да, — невозмутимо продолжал он, — я верю в бога. И молюсь богу. Вы долго со мной прожили. Неужели вы этого не замечали?　

— Нет. Ни разу не заметил.　

Он рассмеялся.　

— Какой там бог? Ведь я же говорю о совести. А бессовестных людей я ненавижу.　

Вот оно что! Ну, это-то, конечно, замечал.　

С этим-то трудным человеком, который распушил первую повесть, мы принялись за следующую».　

Вторая повесть писалась два раза и сейчас пишется в третий раз. Первый раз Бек был у меня в сентябре (1943) и привез мне письмо редактора журнала «Знамя». Я просмотрел рукопись, сделал свои замечания, снял копии со всех рукописей и вручил их Беку. Кое-что рассказывал ему дополнительно, серьезно поговорив с ним. Написал письмо редактору о том, что о войне, о потрясающем человеческом страдании нужно говорить правду и только правду, и правду не по словарю, а по сердцу и по душе, задушевными, простыми словами, в пределах приличия и закона войны — опыта кровавого.

Книга бека «Человек и бой» должна грамотно со всей остротой освещать изложенные вопросы с военной точки зрения, имея центральными вопросами: бой и его психология, она должна являться для читателя пособием военного просвещения (а не только романом), дающим возможность познать умом истину о войне.　

Почему я написал это, потому что первая глава в изложении Бека мне не понравилась. Когда я говорю о правде, о войне, я имею в виду правду перед богом, так как человек не всегда искренен своим родом. Такие требования предъявляю не только Беку, но и ко всем литераторам, т. к. цель всякой книги — просвещать. Для того чтобы написать, писатель должен быть самым просвещенным человеком в данной области. Раз тема военная — цель автора книги просвещение читателя, вот почему я подчеркиваю, что это книга военно-просветительного характера, вот почему я требую от Бека, чтобы его книга была пособием военного просвещения, а не романом. Прошу понять меня. Я не требую однобокую военную книгу, написанную для солдат в серых шинелях, а книгу для широкой массы, с целью воспитания нации, имея в виду, что первый командир это мать и первый солдат — это ребенок в пеленке, что хорошее родительское воспитание — основа воспитания боевых качеств.　

После моей поправки, если Беку удалось понять меня и удастся изложить мысль, мне кажется, что вторая часть повести не будет бесхребетной и флегматичной, как она выглядела в представленной мне рукописи Бека, и я надеюсь, что вы серьезных претензий ко второй части иметь не будете.　

Остаюсь в надежде, что мы с вами по многим вопросам программы предполагаемой трилогии Бека окажемся единомышленниками и дай бог силы и здоровья, чтобы помочь автору сделать книгу цельной в разрешении проблемных вопросов войны — боя, в сознании и чувствах наших милых, с чистым сердцем, страстной душой, но с наивным умом соотечественников, избегая как можно эмпирию, то есть поверхностную правду.　

Мелкие технические детали наших разговоров Беку приказано честно доложить вам.