Психология женского насилия. Преступление против тела

Преступление служило нескольким функциям: во-первых, оно было способом временно аннигилировать ненавистные аспекты самой Дон; во-вторых, на уровне фантазии оно было местью матери, а на реальном уровне — мужу; в-третьих, это был способ привлечь внимание психиатрических служб и органов правопорядка к ее чувствам отчуждения и отчаяния. Также этим преступлением Дон на символическом уровне заявляла о своем праве собственности на Габриэля и о своей способности его контролировать. Просьба о «контейнировании» ее переживаний, а также о «безопасном месте» была выражена через инфантицид, и трагично то, что только через этот акт ее потребность в психиатрическом лечении была в конечном счете удовлетворена.

Она не чувствовала себя способной попросить о помощи своим собственным задушенным голосом и нуждалась в том, чтобы обрести ощущение силы через свою способность к разрушению. Ранее, чтобы получить доступ к психиатрическому уходу, Дон использовала угрозы, связанные с ее суицидальными намерениями. Она никогда не выражала представлений о Габриэле как об отдельном от нее человеке и в целом относилась к нему как к частичному объекту, который нужен был ей для того, чтобы использовать в своих целях. Дон восприняла то, что у нее отняли сына, как нападение лично на нее.

Обсуждение

Одна из моих первых мыслей об этом трагическом случае заключалась в том, как трудно было получить четкое представление о душевном состоянии Дон во время совершения преступления, поскольку она казалась и рациональной, и диссоциированной. Тщательная опенка ее состояния и формулирование ключевых факторов, определявших статус правонарушения, были необходимы для того, чтобы получить полную информацию для определения стратегии клинического лечения Дон, оказания ей необходимой помощи и снижения возможного риска совершения ею насилия и актов самоповреждения в будущем. В случае с Дон значительным толчком для совершения ею преступления, своеобразным «триггером», было ее восприятие состояния покинутости, отвержения. В моменты ее пребывания в региональном отделении закрытого типа, где она чувствовала себя покинутой схожим образом, она протестовала против организации в целом и против отдельных значимых для нее лиц. Примером подобной ее реакции может служить эпизод, произошедший, когда ее психиатр дважды не смог с ней встретиться. Из-за этого Дон почувствовала себя отвергнутой. Когда психиатр не смог прийти во второй раз, она выразила в его адрес свой гнев, атаковав свою палату. Она ее подожгла. Этим актом поджога Дон явно угрожала жизням медсестер и пациентов.

Определив угрозу отвержения в качестве важного триггера для совершенного Дон насилия, стало возможным идентифицировать в терапевтическом пространстве аналогичные ситуации отвержения или события, трактуемые Дон как ситуации отказа, как эпизоды, в ходе которых риск насилия возрастал. Связь с ее психиатром и другими значимыми в жизни Дон пренебрегающими фигурами, такими как ее мать и отказавшийся от нее муж, была важна в том смысле, что ожидаемое с ее стороны разочарование в психиатрическом лечении могло пробудить более ранние чувства гневного желания убивать. Самые значимые для Дон фигуры находились в состоянии наибольшего риска вызвать ее ярость, поскольку она наделяла их фантастической властью. Подобные фигуры неизбежно разочаровывали Дон, подтверждая ее страхи о себе, которые были сосредоточены вокруг того, что ее отвергнут и обидят такие притягательные, но такие ненадежные люди. Возможно, я тоже стала таким объектом для Дон, и она решила в конечном счете оставить меня, а не рисковать оказаться брошенной мной. У нее был подспудный ужас перед зависимым состоянием.

Дон подожгла палату после того, как мы договорились закончить нашу работу, проведя еще четыре сеанса. Она осуществила поджог, подпалив свой дневник, в котором писала о совершенном ею преступлении. Это были те записи, которые, по ее словам, она хотела прочесть мне на следующей сессии. Вполне возможно, что, если бы она должна была продолжать работу со мной и рассказывать подробности убийства, ужас ее преступления был бы вновь пробужден. Складывалось ощущение, будто она чувствовала, что все хорошее, что у нее когда-либо было, утрачено; и я подумала, не считает ли она, что если будет обсуждать со мной Габриэля, то утратит воспоминания о нем и чувство, что он принадлежит только ей.