Психология женского насилия. Преступление против тела

Процессы переноса, возникающие при работе с женщинами-убийцами, весьма неоднозначны и связаны с сильными эмоциями, так как терапевт может поочередно то скрываться за ложной защитной идеализацией пациента, то подвергаться яростному желанию убить его. Когда женщины убивали, то резко и безвозвратно срабатывали примитивные защиты расщепления, и атмосфера в комнате для консультаций отражала это. Время от времени как у психотерапевта, так и у пациента возникает притупление всех чувств и мыслей, которое почти невозможно побороть, как будто опасность признания чувств приводит к какому-то удушью. В других случаях возникает захватывающее чувство опасности, которое выражается в любопытстве по поводу ужасного, немыслимого события. Это любопытство может показаться пациенту своего рода навязчивым вуайеризмом, в котором ему предлагается вернуться к травматическим сценам и рассказать о них во всех подробностях. Представленные психиатрами клинические случаи могут указывать на уровень похотливого интереса или возбуждения, обнаруживаемый при работе с людьми, воплощающими в жизнь эти универсальные фантазии.

В процессе терапии могут возникнуть лежащие в основе насилия чувства депрессии, страха и ужаса, угрожая заразить как терапевта, так и пациента подавляющим чувством беспомощности. Пожалуй, самая коварная атака на мышление — это приглашение к сговору с отрицанием того, что произошло. На сеансах пассивная интонация берет управление в свои руки, поскольку пациент описывает свое преступление с расстояния, передавая ощущение, что с ним «как бы» произошло что-то вне его самого. Действительно, терапевту может быть трудно удерживать в памяти факт вспышки насилия, когда он сталкивается со спокойной депрессивной женщиной, которая может представлять себя жертвой. Возможно, это имеет место только в периоды большой уязвимости терапевта, когда воспоминания или мысли об этом становятся яркими и появляются в переносе как непосредственные угрозы психической или физической безопасности. Эти проблемы особенно актуальны, когда психотерапевт является женщиной детородного возраста, и еще более интенсивны когда терапевт сама в реальности оказывается беременной.

Личный пример в отношении только что представленного клинического материала касается моей собственной беременности, когда на сессии с Долорес я как будто поверила, что мой будущий ребенок умер внутри меня. Я чувствовала себя парализованной от страха и вряд ли могла думать, не говоря уже о том, чтобы отвечать пациенту. Я выступала как подозрительный и сомневающийся человек, задаваясь вопросом, желала ли пациентка такой смерти. Я настолько сконцентрировалась на этом страхе, что он приобрел всепоглощающий характер, и в этом состоянии я с трудом понимала, что делает здесь сидящая передо мной пациентка. Конечно, могут быть различные гипотезы того, почему во время сессии мой страх достиг такой интенсивности, и, вероятно, он был связан с бессознательным сообщением о ее огромной зависти и враждебности. Я задавалась вопросом, стала ли я через проективную идентификацию матерью-убийцей или даже мертвым объектом, который, как я думала, я в себе удерживала. Я считала, что, скорее всего, Долорес спроецировала на меня свою зависть, жажду убийства, и желание атаковать живое существо, которое, в отличие от нее, я способна была взрастить. Возможно, пережив эту бессознательную атаку, я смогла помочь ей понять, что иногда ее разрушительные фантазии можно контролировать и нейтрализовать.

Беременность терапевта — это прямой вызов нейтралитету и анонимности, обычно связанным с ситуацией переноса, поскольку на лицо конкретные и неопровержимые доказательства не только имевшей место сексуальной близости, но и физической взаимосвязи с другим живым существом, нерожденным младенцем. Ум, как и тело терапевта, могут стать ненадежным, неустойчивым и занятым чем-то иным объектом. Психотерапевт может испытывать чувство триумфа, когда сталкивается с лишенным детей или бесплодным пациентом при доказательстве собственного успешного полового акта, или чувство стыда, когда раскрывается пациенту в каком-то базовом, человеческом и очень уязвимом смысле. Как можно сохранить терапевтический альянс без прямого подтверждения того огромного влияния, которое привносит в терапевтическую ситуацию факт беременности терапевта? Очень важно, чтобы терапевт позволял таким мыслям развиваться, формулировал и адресовал их, но страхи, связанные с заполнением комнаты гневом или завистью, могут все же затруднять прямую коммуникацию. Работа с женщинами, которые убили своих детей, создает сложные ситуации и переживания, а также может повышать интимность и глубину терапии, поскольку остаются вопросы, которые, вероятно, остались неисследованными, такие, например, как привнесенная в кабинет сексуальность терапевта. Сложные проблемы переноса и контрпереноса между женщинами-терапевтами и женщинами-убийцами неизбежны и требуют специального отслеживания в соответствии с ситуацией.