Психология женского насилия. Преступление против тела

Присутствие явно сильной материнской фигуры, трудность концептуально принять и признать возможность подобного насилия и эмоциональная боль, вызванная необходимостью приписывать акты систематической жестокости этой материнской фигуре, были в данной ситуации очевидны.

Случай Виктории не был расследован должным образом, и ее судьба не отслеживалась, несмотря на травмы, включавшие ожоги от кипятка или пара на ее лице, равно как и в образе Куао не был распознан жестокий мучитель. Вместе с тем различные люди в своих служебных заметках выражали озабоченность, указывая на синяки у ребенка и явный страх, проявляемый ею в присутствии Куао, настолько сильный, что однажды, стоя по стойке смирно, она непроизвольно обмочилась, пока Куао, судя по всему, ее отчитывала (Laming, 2003, р. 40). Несмотря на очевидные внешние признаки насилия, соответствующие выводы не были сделаны. Правда была слишком невыносимой. Казалось, эта пара хотела удержать Викторию рядом с собой, поскольку девочка стала объектом пыток, от которых они получали удовольствие. Все человеческое у нее было полностью отнято:

Учитывая, что ее руки были связаны липкой лентой, она была вынуждена есть, поднося лицо к пище, как собака. Помимо того, что она оказалась вынуждена проводить большую часть времени в нечеловеческих условиях, Викторию также регулярно избивали — и Куао, и Мэннинг. По словам Мэннинга, Куао била ее ежедневно, иногда используя для этого различные предметы: туфлю, молоток, вешалку для одежды, деревянную ложку… Неясно, какие намерения были у Куао на этом этапе. Во время посещения дома г-жой Артуруорри 28 октября 1999 г. они обсудили вариант возвращения во Францию. Однако, несмотря на два визита в Париж, Куао, похоже, не особенно хотела возвращаться во Францию навсегда. У Мэннинга сложилось впечатление, что Куао намеревалась отправить Викторию обратно к родителям в Кот-д'Ивуар, но, несмотря на его явную антипатию к Виктории, он заявил, что не настаивал на этом.

(Laming, 2003, р. 35)

Данная ситуация, вероятно, еще более осложнялась многоплановыми культурными проблемами и возможным страхом специалистов быть обвиненными в расизме в случае выражения ими подозрений в отношении Куао. Можно предположить, что к делу Виктории отнеслись бы более внимательным образом, будь она белым британским ребенком. Невозможно узнать, насколько эти факторы сыграли свою роль, точно можно сказать только то, что серьезное и опасное положение Виктории не было должным образом рассмотрено и никаких мер не было принято. В практическом смысле, возможно, ее статус как «неизвестной» также способствовал всеобщему пренебрежению ее благополучием и служебной халатности, что в том числе помогало Куао «потеряться» из виду для различных местных властей, представители которых наблюдали или обязаны были наблюдать Викторию. Например, она не была зачислена в школу и поэтому потеряла потенциальную возможность оставаться под присмотром. Роль, которую расовая идентичность Виктории сыграла в этих трагических событиях, не ясна, однако ее положение выглядит еще более устрашающим и отчаянным, если принимать во внимание, что она полностью зависела от своего опекуна, с которой она прибыла в чужую страну, а также то, что в Великобритании она имела статус «чужой», или иностранной гражданки. Этот случай отражает не только движущие факторы, приводящие к насилию, но и ту степень невозможности думать о нем из-за тех болезненных эмоций, которые эта ситуация вызывает.