Психопатология обыденной жизни. О сновидении

Несколько лет назад мне довелось трудиться в некоем учреждении, входную дверь которого держали закрытой, так что приходилось звонить, чтобы тебя впустили. Несколько раз я замечал за собой, что пытаюсь открыть эту дверь своими домашними ключами. У всех прочих, с кем я тогда вместе работал, имелись собственные ключи, чтобы не нужно было дожидаться, пока дверь отопрут. Следовательно, мои ошибки выражали желание обрести сходное с ними положение и стать в этом учреждении своим».

Доктор Ганс Сакс делится аналогичным опытом: «Я всегда ношу с собой два ключа – один от двери конторы, другой от квартиры. Их не так-то просто перепутать, поскольку конторский ключ как минимум втрое больше домашнего. Более того, первый я обычно кладу в карман брюк, тогда как второй ношу в кармане пиджака. Тем не менее нередко случалось так, что перед дверью я доставал не тот ключ. Решив провести статистический эксперимент, я стал отмечать, что хотя бы единожды в день стою перед той и другой дверью приблизительно в одинаковом эмоциональном состоянии, так что ошибку в выборе ключа следовало приписать какой-то закономерности. Она явно была обусловлена неким психическим признаком. Наблюдения в конце концов показали, что я исправно доставал ключ от квартиры у двери конторы, тогда как обратное произошло всего однажды – в тот день я вернулся уставшим и знал вдобавок, что меня будет поджидать гость. Я попытался открыть дверь квартиры конторским ключом, но тот, будучи слишком большим, естественно, не подошел».

* * *

б) В одном доме, в котором я шесть лет кряду дважды в день в определенное время стоял у дверей второго этажа, ожидая, пока мне отворят, всего два раза случилось за этот долгий срок (с небольшим перерывом) подняться этажом выше, «забраться чересчур высоко». В первый раз я был под влиянием честолюбивого «сна наяву», грезил о том, что «подымаюсь все выше и выше». Я не услышал даже, как отворилась нужная дверь, когда уже ступил на первые ступеньки третьего этажа. В другой раз я прошел слишком далеко, тоже «погруженный в мысли»; когда спохватился, вернулся назад и попытался ухватить владевшую мной фантазию, то нашел, что сердился по поводу воображаемой критики моих сочинений, в которой мне делался упрек, что я постоянно «иду чересчур далеко». Этот упрек мог у меня связаться с не особенно почтительным выражением «возноситься чрезмерно высоко».

в) На моем столе долгие годы лежат рядом перкуссионный молоток[152] и камертон. Однажды по окончании приемного часа я торопился уйти, желая поспеть на нужный пригородный поезд, и положил в карман сюртука камертон вместо молотка; лишь благодаря тому, что он оттягивал мне карман, я заметил свою ошибку. Кто не привык задумываться над такими мелочами, наверняка объяснит и оправдает эту ошибку спешкой. Однако я предпочел спросить себя, почему я все-таки взял камертон вместо молотка. Спешка ведь могла точно так же заставить взять нужный предмет, чтобы не тратить время на обмен.

Кто последним держал в руках камертон – вот вопрос, который пришел мне на ум. Я вспомнил, что это был ребенок-идиот, у которого я исследовал степень внимания к чувственным ощущениям и которого камертон в такой мере привлек к себе, что мне лишь с некоторым трудом удалось отнять инструмент. Неужели это должно означать, что я тоже идиот? Похоже, да, поскольку первой ассоциацией со словом Hammer (молоток) было у меня древнееврейское chamer («осел»).

Но почему я себя бранил? Здесь нужно вникнуть в ситуацию. Я спешил на консультацию в местность, доступную по Западной железнодорожной ветке, к больному, который, согласно сообщенному мне письменно анамнезу, несколько месяцев назад упал с балкона и с тех пор не мог ходить. Врач, приглашавший меня, писал, что затрудняется определить, имело место повреждение спинного мозга или травматический невроз – истерия. Это мне и предстояло решить. Стало быть, уместным было напоминание себе о необходимости соблюдать особую осторожность в этом тонком дифференциальном диагнозе. Мои коллеги и без того думали, что мы слишком легкомысленно диагностируем истерию, когда на самом деле налицо нечто более серьезное. Но я все еще не видел достаточных оснований для брани! Надо еще добавить, что на той же самой крохотной железнодорожной станции я видел несколько лет назад молодого человека, который со времени одного сильного переживания не мог ходить как следует. Я нашел у него тогда истерию, подверг психическому лечению, и тогда оказалось, что мой диагноз не был ошибочен, но не был и верен. Целый ряд симптомов у больного носил характер истерических, и по мере лечения они действительно быстро исчезали. Но за ними обнаружился остаток, не поддавшийся терапии и оказавшийся множественным склерозом. Врачи, наблюдавшие больного после меня, без труда заметили органическое поражение; я же вряд ли мог бы иначе действовать и составить иное впечатление, но у меня все же осталось ощущение тягостной ошибки: я обещал вылечить больного, и, увы, не смог сдержать это обещание.