Психопатология обыденной жизни. О сновидении

В последние годы, с тех пор как начал вести такого рода наблюдения, я еще несколько раз ненароком разбивал или ломал предметы известной ценности; исследование обстоятельств убедило меня в том, что ни разу это не было следствием какой-то случайности или непреднамеренной неловкости. Однажды утром, проходя по комнате в халате и в шлепанцах, я поддался внезапному порыву и швырнул один шлепанец об стену так, что красивая мраморная статуэтка Венера упала с полки и разбилась вдребезги. Сам же я преспокойно процитировал стихи Буша[154]:

Ach! Die Venus ist perdü —
Klickeradoms! – von Medici![155]

Эта дикая выходка и спокойствие, с которым я отнесся к тому, что натворил, объясняются тогдашним положением дел. У нас в семействе была тяжело больная[156], в выздоровлении которой я в глубине души уже отчаялся. В то утро я узнал о значительном улучшении ее состояния и сказал сам себе: «Значит, она все-таки будет жить». Охватившая меня затем жажда разрушения послужила способом выразить благодарность судьбе и произвести известного рода жертвенное действие, словно я дал обет принести в жертву тот или иной предмет, если больная выздоровеет! Выбор для этой цели именно Венеры Медицейской был, очевидно, галантным комплиментом больной; но непонятным в тот раз осталось, почему я так быстро решился, так ловко метил и не попал ни в один из стоявших в ближайшем соседстве предметов.

Другой случай, когда я разбил вещицу, для чего опять-таки воспользовался пером, выпавшим из моей руки, тоже имел значение жертвоприношения, но в тот раз принял форму умилостивительного жертвоприношения, призванного отвратить некую угрозу. Я позволил себе однажды укорить верного и заслуженного друга исключительно на основании истолкованных симптомов его бессознательной жизни. Он обиделся и написал письмо, в котором просил не подвергать друзей психоанализу. Пришлось признать, что он прав, и я написал ему успокоительный ответ. Пока я писал это письмо, мой взгляд постоянно падал на новейшее приобретение – милую глазурованную египетскую фигурку. Я разбил ее указанным выше способом и тотчас же понял, что сделал это, чтобы избежать другой, большей, беды. К счастью, статуэтку и дружбу удалось вновь скрепить так, что трещины стали совершенно незаметными.

Третий случай имел менее серьезные последствия. Это была всего-навсего замаскированная экзекуция[157] над объектом, который перестал мне нравиться. Я некоторое время носил трость с серебряным набалдашником; как-то раз, не по моей вине, тонкая серебряная пластинка повредилась, а починили ее скверно. Вскоре после того как палка вернулась ко мне, я, играя с детьми, зацепил за ногу одного из ребят; при этом набалдашник, конечно, разломился, и я от него избавился.

То равнодушие, с каким я во всех перечисленных случаях отнесся к причиненному ущербу, может служить доказательством того, что при совершении этих действий имелись бессознательные намерения.

Исследуя причины даже столь тривиальных, казалось бы, ошибок, неизбежно наталкиваешься на связи, которые, помимо прямого отношения к текущей ситуации, уходят глубоко в предысторию событий. Следующий анализ Йекельса (1913) может служить наглядным примером.

«У одного врача была глиняная ваза для цветов, не слишком ценная, однако очень красивая. Ее в числе множества других подарков, включая по-настоящему ценные предметы, отправила ему в свое время пациентка (замужняя дама). Когда у этой дамы проявился психоз, врач вернул ее родственникам все подарки, кроме той недорогой вазы, с которой попросту не мог расстаться – якобы из-за несравненной красоты. Но это удержание чужого обернулось для него муками щепетильности и угрызениями совести. Он прекрасно осознавал неправомерность своего поступка и сумел побороть угрызения совести, только уверив себя, что ваза на самом деле не представляет никакой истинной ценности, что ее слишком неудобно упаковывать и т. д. Несколько месяцев спустя он вознамерился обратиться к адвокату с требованием взыскать задолженность (которую оспаривали) по оплате лечения той же пациентки. Снова начались внутренние упреки; наш врач даже забеспокоился о том, что родственники дамы вспомнят о факте присвоения чужого имущества и предъявят ему встречный иск в ходе судебного разбирательства. Какое-то время первый фактор (упреки к себе) сделался настолько силен, что он и вправду подумывал отказаться от всех претензий, хотя сумма задолженности едва ли не стократно превышала стоимость вазы, тем самым как бы выплатив компенсацию за предмет, который он присвоил. Однако он быстро отбросил эту идею как абсурдную.